Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский

картонной коробкой, из которой начал доставать разделочные доски, шкатулки и всякие безделушки, оклеенные тонкой цветной бумагой с различными орнаментами и рисунками и нанесёнными поверх звёздочками, сердечками, серебряной пылью… Потом достал из шкафчика на кухне несколько пустых и нераскупоренных винных бутылок, а также бокалы, рюмки и стаканы, украшенные подобным же образом. В завершение предъявил диплом, из которого следовало, что Валентина закончила «школу декупажа он-лайн» на каком-то сайте. Оный диплом, видимо, и давал право на проведение уроков всем желающим освоить это рукоделие. Борис Васильевич признал, что у Валентины есть хороший вкус и способности, но тут же опять почувствовал острую обиду за Георгия.

«У вас тут дети, внуки, декупаж, всё в ажуре. А Гера жил в компании этой… деревенщины да сынка её бестолкового. Среди чужих, по сути, людей. А у вас тут, видите ли, де-ку-паж!» – всё сильнее злился он. Конечно, ни Валентина, ни Павел, ни флегматичный Витька, ни даже Зинаида с её отпрыском не желали Георгию зла и специально ничего для этого не делали. Все просто стремились каждый к своему удобству. Но выходило так, что их личные удобства отравленными стрелами попадали в Георгия, и нечем было ему от них защититься. Один Алёшка пытался как-то прикрыть отца. И он, брат родной, ничем не помог, и не потому ли, что тоже где-то подсознательно не хотел нарушать своё удобство? Не звонил каждый день, не поехал, когда приглашали, – а если бы сразу решил поехать, может, тогда и не было бы этой внезапной командировки, и Георгий не оставался бы сутками один на один со своими невесёлыми думами…

– Ладно… Спать пойду, – резко встав из-за стола, сказал он.

– Давайте ещё посидим, дядя Боря, – попросил Алёшка.

– Устал я, Алёша, правда. Да и поздно уже по нашему-то времени… – Борис Васильевич погладил Алёшку по плечу и вышел в коридор.

Павел сказал вслед:

– Завтра вы с ребятами сразу поезжайте, не ждите нас. А мы с Валей немного опоздаем. Заехать надо кое-куда.

– Да уж, конечно, – ответил Борис Васильевич и ушёл к себе. Он действительно чувствовал себя очень уставшим и, едва коснувшись дивана, рухнул на подушку и окунулся в омут слепого сна.

На входной двери ритуального зала трепался на ветру приколотый кнопками листок бумаги с написанными от руки фамилиями и временем прощания. Георгий значился первым. Оставалось ещё минут десять, но Борис Васильевич, потянув дверь, обнаружил, что она открыта. Они вошли и увидели, что гроб с телом уже выставлен. Георгий выглядел, на удивление, молодо. Морщины от крыльев носа к уголкам губ, глубоко прорезавшиеся у него ещё на подходе к сорока, сейчас почти не были заметны. Лоб, чуть прикрытый бумажным венчиком, тоже был гладким. Лишь под закрытыми веками лежала тонкая частая сеточка. Борис Васильевич подумал, что это, наверное, какие-то уколы делали, чтобы кожа натянулась. Да, в «ритуалке» постарались… От левого уха, теряясь в волосах, тянулся искусно зашитый мельчайшими стежками шов. На скобке ушной раковины сверху виднелся небольшой порез – наверное, нечаянно скальпелем задели. «Зачем на голове-то резали? – недоумевал Борис Васильевич. – Или не уколами, а вот так косметику закачивали?» Выражение лица Георгия было сосредоточенным, губы плотно сжаты. Задумался над чем-то братишка, долго теперь будет думать…

Он не заметил, как в зале появилась Зинаида. Она упала на скамью с другой стороны гроба и, склонившись над Георгием, громко захлюпала в платочек, иногда прорываясь сдавленными рыданиями. Борис Васильевич искоса посмотрел на неё. Лицо её опухло от слёз, нос и веки покраснели. «Неужели искренне переживает?» – не верил Борис Васильевич. Тихо зазвучала музыка – не то чтобы траурная, скорее просто минорная, но он, почувствовав давно забытое ещё в детстве ощущение, когда хочется заплакать, встал и отвернулся к стене, сдерживая всхлипы. Вспомнилось, что в детстве Гера почему-то боялся фотографироваться, и на снимках тех лет он никогда не смотрит в объектив, а глаза наполнены слезами.

Борис Васильевич, стесняясь своих влажных глаз, вернулся на скамью, где сидели Алёша и Витя. До чего же похож на отца Алёшка, в который уже раз отметил он. От Валентины почти ничего и не передалось. А вот Витька – весь в деда, своего тёзку. И ничего от Георгия… Мелькнула серая, как мышь, мыслишка, дразняще махнула хвостиком: так, может, Валентина от кого-то другого залетела? Тогда многое проясняется… Он ужаснулся и попытался прогнать серую проказницу, но понял, что уже никогда не избавится от неё: не у Валентины же спрашивать…

Зал понемногу заполнялся. Борис Васильевич иногда поглядывал на входивших. Почти все были ему незнакомы. Лишь одного с трудом, но всё-таки узнал – это был Герин однокашник, бывший тогда на свадьбе свидетелем. Приехали Павел с Валентиной. Бориса Васильевича неприятно удивило, что Валентина не подошла к гробу, а затерялась с Павлом в толпе среди зала. «Могла бы и поласковей с отцом своих детей проститься». Пронеслось в памяти: Валентина в белом наряде невесты, рядом сияющий Георгий. Счастье возможно только в настоящем, и оно заключается в незнании своего будущего…

В дверь ещё продолжали входить люди, когда с другой стороны зала появился моложавый священник в сером пуховике поверх рясы, с длинной, но редкой русой бородой. Вошёл, наверное, через служебный вход. Молча он снял пуховик и положил его на одну из скамей у стены. Затем, раскрыв свой портфельчик, достал требник, кадило и ещё какие-то нужные для совершения обряда вещи. Надел светло-жёлтую ризу с вышитыми узорами, извлечённую из того же портфеля, раскурил кадило, положив туда несколько крупинок ладана, и, чуть наклонившись к Борису Васильевичу, спросил вполголоса: «Как его зовут?»

«Это он про Георгия», – понял Борис Васильевич и ответил. Поп ему сразу не понравился – и тем, что пришёл раньше, когда не все ещё собрались (торопится, наверное, ещё куда-то надо успеть), и что не поздоровался, и разделся тут же, в зале, и приготовления свои у всех на глазах производил. И совсем уж неприлично ему было не знать имени человека, которого пришёл напутствовать в иной мир. Неприязнь усилилась, когда посреди отпевания поп назвал Георгия Александром. «С похмелья он, что ли, – возмущался про себя Борис Васильевич. – Знает ведь, что у гроба никто не будет скандалить, вот и…» Не надо было никакого отпевания устраивать. Гера в бога не верил, да и крещён-то не был, ведь родился в городе комсомольских строек, где ни церквей, ни священников на сто километров вокруг не было. Но теперь не принято без отпевания провожать. А попы всех отпевают, крещёных