Человек, который любил детей - Кристина Стед

– Да мне плевать, плевать! – вдруг вскричала Луи.

Сэм в изумлении смотрел на нее:

– Как это «плевать»? Тебе плевать, что я думал о тебе? Тебе плевать на мои многолетние муки, на те испытания, что выпали на мою долю, на испытания, которые вполне могли привести к умственному загниванию или духовное гибели? Тебе плевать на то, что моя жизнь превратилась в сущий ад, и это еще мягко сказано!

– Ой, ну сколько можно! – запричитала Луи. – Одно и то же, одно и то же!

– Я так ждал, когда ты повзрослеешь, – сурово произнес Сэм, – был так счастлив, когда ты родилась, думал, что девочку воспитывать легко и что ты будешь безоговорочно верить в меня.

– Ой, ну сколько можно!

Сэм сердито пожал плечами:

– Держи себя в руках: ты стала такой истеричкой. Погрязла вместе с глупышкой Клэр в каких-то душевных волнениях… Я-то думал, она умнее! По учительницам страдаете, по мальчикам! Дурь полная! Ты ничем не лучше любой другой девчонки! Смотреть на тебя противно! Иди собирайся в школу!

– Пап, ты не понимаешь. Я сочувствую тебе, но слышать про твои жертвы, муки и страдания больше нет сил. Одно и то же, одно и то же. Это невыносимо.

– Ты хочешь думать только о себе, вот в чем дело, – угрюмо буркнул Сэм. Он снова вышел из дома и стал расхаживать по заросшему травой саду. Вскоре, желая показать, что он не сердится на окружающий мир, Сэм стал свистом созывать детей. Те повыскакивали из дому полуодетыми и, недовольные, кинулись к отцу.

Внезапно из своей комнаты появилась Хенни, с пустой чашкой в руке. Стоило ей увидеть Луи, как она набросилась на нее с бранью, ругая за грязное платье, штопаные-перештопаные чулки, стоптанные туфли, распущенные спутанные волосы («как у твоей паршивой тетушки Джо»), распухшее лицо («как будто всю ночь занималась онанизмом; вот я заставлю отца поговорить с тобой»). Хенни бросилась в комнату Луи, надеясь отыскать там чистое платье, хоть что-нибудь приличное, но вскоре выскочила оттуда и давай орать, что она скорей убьет это большое вонючее чудище, этого бледнолицего слона с зелеными гнилыми зубами в зеленой гнилой одежде, с корнем повыдирает ее грязные поганые космы, чем позволит ей появиться в школе в таком виде, словно у нее никогда не было расчески или щетки для волос, чтобы привести себя в порядок. А Сэмюэль Поллит, столь высокого мнения о всех Поллитах, лучше бы взглянул на свою вонючую дочку, которая ходит в грязных лохмотьях – ведь ни на что другое он не желает раскошелиться, – пока они не почернеют до такой степени, что им самое милое место на мусорной свалке «Гробовщика» Ломасне. Известно ли Сэму, вопила Хенни, что его гений чистой красоты только и делает, что трясет своими большими сиськами, а сама неряшлива, как свинья, будто только что вывалялась в хлеву или на скотобойне, и что она, Хенни, видеть не может, как кровь хлещет из ее жирного пуза, так что пусть Сэм найдет кого-то другого, кто захочет присматривать за его несуразной дылдой.

Когда Хенни начала визжать, Сэм вошел в дом и выпучил глаза, остолбенело глядя на разъяренную жену. Луи, побледнев как полотно, окаменела от ужаса и гордости. Она с упреком смотрела на отца, ожидая, что тот вступится за нее. Но Сэм лишь беспомощно таращил глаза, словно ничтожная тварь, тайком наблюдающая Элевсинские мистерии[150], и от страха облизывал губы. А Хенни бесновалась, изрыгая самые страшные ругательства, какие только могло измыслить ее живое воображение. Луи ушла в свою комнату и там рыдала так громко, что Сэм в конце концов вышел во двор и крикнул ей через окно, что, если она не прекратит выть, он поднимется и задаст ей взбучку, хоть она уже и взрослая девочка, ибо ее вопли слышно на другом берегу залива. Внезапно, утратив всякое терпение, он хлебнул чаю на кухне и ринулся из дома, но прежде тихо поднялся в комнату Луи и заверил ее, что буря сразу уляжется, как только он уйдет, ибо Хенни ненавидит его всем своим существом, потому и неистовствует. Желая успокоить дочь, Сэм взял ее за плечо, но Луи стряхнула руку отца и взглянула на него с такой ненавистью, что он попятился к двери. Напоследок бросив на дочь мрачный укоризненный взгляд, он сошел вниз, где все еще бушевала гроза, и покинул дом.

В этот момент в гостиной появился Эрни. Он думал, что готов к школе, но рубашка на нем была грязная. Хенни бросилась к сыну и залепила ему пощечину. Эрни заревел от боли. Услышав его рев – результат ее собственного поведения, Хенни почувствовала, что больше не может так жить, что собственные дети ей ненавистны. Она снова подскочила к Эрни и давай лупить его по голове, вопя:

– Умри, сдохни, сдохните все, дайте мне спокойно умереть или повеситься! Умрите, сдохните, мне все равно! Я забью до смерти своего сына, это не страшнее моих страданий!

И она продолжала хлестать Эрни, пока глаза не начали вылезать из орбит. Хенни задыхалась, едва держалась на ногах.

– Дети, я убью вас всех! – орала она, ухватившись за стул, чтобы не упасть. – Вы сводите меня с ума, всех забью до смерти!

Перепуганный Эрни даже не думал защищаться. Он упал на колени и, захлебываясь рыданиями, жалобно умолял мать:

– Мама, не надо, не надо, мама, мама, мама, мама, мама, не надо, пожалуйста, мама!

Хенни продолжала избивать сына, и Луи, вконец не выдержав, сбежала по лестнице и схватила мать за руку:

– Мам! Прекрати! Ты что?!

Хенни внезапно очнулась от своего маниакального умопомрачения, взглянула на Луи, словно собираясь что-то ей объяснить, и упала в обморок. Луи подложила ей под голову подушку, затем взяла за руку Эрни, заставляя встать с пола.

– Мама, мама! – всхлипывал тот.

– Давай поднимайся, – велела ему Луи.

– Голова болит, – ответил Эрни, отказываясь подниматься, но Луи все же удалось поставить его на ноги. Все еще плачущего брата она отвела в комнату мальчиков, там причесала его, привела в порядок его одежду. Хенни, придя в себя, медленно поднялась с пола, запястьем отерла лицо. Глаза ее еще больше потемнели и, казалось, ввалились глубоко-глубоко. Как ни странно, она зачем-то подошла к телефону, спросила у оператора, сколько стоит позвонить в Вашингтон. Затем набрала вашингтонский номер, но ей никто не ответил. Она пошла прочь, бормоча себе под нос, что позвонит вечером, что ей непременно надо увидеться с кем-то,