Комната одиночества - Александр Павлович Волков

Наконец мы добрались до приемного отделения, но Васильев и здесь не отставал от меня. Я уже чувствовал себя так, будто отстоял за столом несколько операций подряд. Хотя почему несколько? Я помню, как в «системе» подмылся в качестве ассистента в половине девятого, а закончилась операция в двадцать три тридцать. Парня из Афгана привезли, ему из «бура» повредили плечевое сплетение, вот Белобородов и раскладывал оставшиеся нервные волокна под микроскопом, а я все это время только держал крючки, расширяющие рану.

Но в тот день просто так не закончилось. Сначала Васильев, потом этот звонок. Я как раз стоял в приемном отделении, когда зазвонил телефон, и дежурная сестра переспросила:

– Кого? У нас таких нет, – подняла глаза и, увидев, что я стою неподалеку, добавила: – Подождите минуточку, я сейчас его поищу.

Положила трубку на стол и обращается ко мне:

– Вас разыскивают из части.

Тут я подумал, что вызывают, чтоб на гауптвахту посадить. Не век же мне с объявленным арестом бегать. Естественно, чертыхнулся и подошел к телефону. Одно хорошо – Васильев умолк. Но уходить никуда не собирался, стоял и слушал, как я разговариваю по телефону. Точно, дебил, видимо, в госпитале его уже никто не слушал, так он нашел дурака-слушателя. Болтать болтал, а вот про самого Васильева другие говорили, что пол-госпиталя перетащил. Поначалу я сомневался, но позже понял, что воровать много ума не надо. Помню, пришел из ремонта корабль, в Ливии ремонтировался. На борту запас краски, то ли ливийской, то ли французской, не знаю. Только очень дефицитная была эта краска. Так два болвана, вольнонаемные, матрос и боцман из местных, за ночь утащили двадцать бидонов той краски. Но когда стали ее реализовывать, кто-то проболтался или еще каким-то образом стало известно, в общем, местная традиция не сработала, попались ребятишки. Ну, потом суд, а перед судом тягостные для глаз сцены. Матрос шел по одной статье, а боцман сразу по двум, не помню, по каким именно. Так боцман бегал по штабу и кричал:

– Несправедливо, вместе воровали, почему я сразу по двум статьям, а он по одной? Несправедливо.

Потом боцман примолк, а я позже узнал, почему. Договорился в суде, то есть, по местным обычаям, дал деньги. Матрос потянул на полную катушку, а боцман получил два года химии. С этой самой химии приезжал каждое воскресенье к жене. Условия на химии были такие: сто рублей на бочку – и едешь к семье, если сто рублей не выкладываешь, то не едешь, но это не все. Не только не едешь, но и вообще попадаешь в черные списки, а это значит, что не дадут ничего заработать. Круг замыкается. В общем, полный на химии капитализм.

В одно прекрасное воскресенье появляется боцман в части уже в качестве осужденного, встречает меня и начинает плакаться, как ему ТАМ тяжело. Потом мы прошли с ним ко мне в кабинет. Я налил боцману «шила» и продолжил слушание его исповеди. Оказывается, перед судом был такой разговор у него в прокуратуре.

– Я хочу дать, – сказал боцман человеку из прокуратуры. – Сколько?

– Нет, дорогой, – говорит человек, – сам назови цену.

– Тысяча!

– Пять лет.

– Две.

– Четыре года.

– Три.

– Три года.

– Четыре.

– Два года.

– Пять.

– Два года химии, но это последнее слово.

Потом был суд, и боцман схлопотал два года химии. После суда по части поползли слухи, что боцман с матросом кроме краски столько переворовали, что попадись – не вылезли б из тюрьмы до конца жизни. Вот тебе и дебилы.

В общем, в приемной меня к телефону позвал Кешик, как потом оказалось, первый и единственный раз. Кешик приказал, по-моему, тоже первый и единственный раз, чтоб я срочно прибыл в часть, что-то нужно было обеспечивать. Обеспечивать мне приходилось и потом, но так поспешно никогда. Это вообще был стиль работы комбрига, ведь двинули на работу группу АСС по его приказу. Комбриг всегда так: сразу двинет вперед силы, а потом наблюдает, как неумолимо движение вперед затормаживается. Тогда снова обойма приказов и вновь спокойно наблюдает. Что поделать – у каждого свой стиль руководства. На самом деле было так: грузинский комсомол решил поставить старый буксир, который уже покоился на постаменте, поближе к городу. Решено – сделано, и стали дяди переправлять через устье Риони старое корыто, на котором всю его сознательную жизнь возили контрабанду и только один раз, как говорят, большевиков в Турцию. Но на быстрой воде возникла паника, черпнули раздраенными иллюминаторами водички, и пошел буксир ко дну, и стал заноситься песком. Ну что, дяди из комсомола бегом к начпо, тот посылает к комбригу, комбриг объявляет тревогу, и группа АСС в полном составе выброшена десантом на пустынный берег Риони.

Я выслушал Кешика и положил трубку. Потом пошел за вещами.

– Слушай, док, а слышал, как местный вор в законе в одном ресторане за 10 тысяч приказал официанту отрубить палец и зажарить?

Вообще, крышка с черепа отлетела у МТОшника, такое понес.

– Нет, – говорю, – не слышал.

– И самое главное, совсем недавно. А знаешь, как менты его повязали? Подбросили наркотики в дом и тут же нагрянули с обыском.

– Нет, – говорю, – не слышал.

– А знаешь, здесь есть духан под названием «Белый камень»?

Как мне этот болтун надоел в тот день! Я не знал, что б ему такое сказать, чтобы он отвязался.

– Конечно, – говорю, – знаю.

– Так вот, еще в английскую оккупацию…

– Извини, – перебил я его, – меня в части ждут.

Я быстро вышел из госпиталя. Мне кажется, засядь я в туалете, этот дурачок меня бы до вечера ждал, пока бы я не вышел.

В части меня ждал грузовик и четыре матроса. Когда я прибыл, машина уже была полностью загружена, а Кешик прохаживался возле.

– Значит так, док, прибудешь на место, ставь палатку, матросы все знают, потом пусть изобразят на каком-нибудь дереве прожектор и кабель затянут подальше в кусты. И ждите команды. Понял?

– Понял. А дальше что?

Кешик усмехнулся, как бы давая мне понять, что главное – не спешить. Теперь-то я понимаю, что наскоком судоподъемные работы не делаются, пусть судно маленькое и не имеет никакой цены, а тогда мне казалось, что у Кешика предделириозное состояние, когда услышал:

– Нужно протянуть пару дней, до первого шторма, тогда у него охота к работам пропадет. Мы успеем.

Я ничего не понял, но козырнул и полез в кабину к водителю.

Долго тряслись по разбитым дорогам, потом катили вдоль берега реки и, наконец,