Комната одиночества - Александр Павлович Волков

Дождь закончился, и ветра почти не было. Правду писал Гарин-Михайловский – шквал налетел, потерзал и исчез, как и не было.

Потом я сидел в полной отрешенности на мокром песке, даже не боялся простудиться. Мне было совершенно до лампочки, что с нами будет. Наконец, проснулись матросы и выползли на свет. Грязные, бледные. Молча выстроились в шеренгу, будто я их командир. И кто это придумал, что каждый офицер – воспитатель? Чтоб они провалились, эти матросы, но пришлось изображать парня из строя. Говорю:

– Подготовиться к эвакуации!

Дебильней фразы я придумать не смог. Но мне, пока я смотрел на матросов, стало ясно, что Кешик опять оказался прав. Раз прошел шквал, значит, конец бабьему лету, это предвестник штормов, а значит, работы сворачиваются до весны. А что стало с «мыльницами»? Я тогда не знал, что во время шквала эти самые «мыльницы» еле снялись с ими же намытой мели и ушли в море, где их болтало так, что комбриг наутро почувствовал себя плохо и лег в госпиталь на неделю.

Попозже, часикам к десяти, подкатил грузовик за нами. Значит, Кешик послал. Мы погрузили барахло и потащились по раскисшей дороге в часть. Единственное, что я понял после всего этого мероприятия, что меня на «губу» не посадят, про меня все забыли.

6

Я понимаю, что замполит-ублюдок – частность, ведь есть прекрасные ребята. У Базанка на «корвете», например, прекрасный замполит. Базанок его во время операции в море заставил, или, вернее сказать, доверил держать крючки. Но почему ублюдок-замполит попался именно в моей части?

Я только-только определился, еще не было эпопеи с оперативным, потом, слава Богу, обо мне забыли, до сих пор не пойму, как замполит ничего не узнал? Впрочем, были ЧП в бригаде и посерьезнее, например, обворовали оружейную комнату, и все силы бригады были брошены на поиски, трясли всех и вся, пока не нашли. Оказалось, местный бомж украл, пробил стенку ломиком, пока дежурный на ужин ходил, а ночью вытащил несколько автоматов и пистолетов, потом патроны к ним. Но нашли голубчика, весь арсенал дожидался под кроватью, когда за ним придут. В общем, как-то утром вызывает меня для беседы капитан-лейтенант Воронин. С первого взгляда ничего страшного или необычного нет, просто духовный наставник решил познакомиться. Так это у них называется. Но все знакомство протекало так: замполит, битый час поливал грязью моего предшественника, который уже был выведен за штат и в части появлялся редко, то есть, по существу, был никто.

– Он лекарствами торговал, – шептал Воронин и багровел лицом. – Матросы на дивизионные корабли ходили за медпомощью к врачам. А когда его ловили на территории, то просто отправлял матросов в госпиталь. Да и сам пропадал в этом госпитале.

Не люблю мужиков с усами, а у Воронина такие мелкие, ехидные усики, что и смотреть противно, кроме того, когда мне не нравится портрет человека, разговаривающего со мной, то и слова его я не воспринимаю, не нравятся они, эти слова. Да и рассуждает Воронин интересно: пропадал, не оказывал. Где доказательства? Я, например, тогда не лез, да и сейчас не лезу в партийно-политические дела, чего же он лезет в специальные вопросы медицины? Это мне тоже не понравилось. Поэтому я из истинного чувства коллегиальности парировал:

– Может, показания для направления в госпиталь были? Ведь не будешь же шанкриформную пиодермию или панкреатит лечить в части.

Воронин даже лицом не дрогнул, понял, что я его «поддеваю», стойкий боец. Он говорит:

– Никаких показаний, я знаю! Он не хотел помощь оказывать матросам!

Я, помнится, подумал, что замполит ни бельмеса не петрит в медицине. Любой бы понял, что панкреатитом матросы не болеют, пища не та.

Потом возникла пауза. Нужно отметить, что Воронин умел делать паузы. Например, когда он нарывался на пьяного Кешика, то попросту делал вид, что его не видит вовсе. А когда нужно было о чем-то переговорить, то отвечал односложно и больше молчал до тех пор, пока Кешик не уходил, то есть, по существу, давал ему унести ноги, чтоб самому, конечно, не ввязываться. Тактик!

– Ты смотри, проверь, как следует материальное имущество!

– Я проверил, все в норме!

– А неотложка? Он частенько что-то с бинтами и вообще с перевязкой затевал. На машинах к нему постоянно местная знать подкатывала да все кульки вытаскивали из кабинета.

– Откуда вы знаете, что в кульках была перевязка?

Воронин опять выдержал паузу, потом:

– Знаю и все!

Я сразу подумал о том, что Воронин держал на моего предшественника «зуб», и не стал больше спорить, захотелось побыстрее закончить этот нудный разговор и убраться куда-нибудь подальше. Но Воронин просто так никогда не затевал разговора, я понял это позже, а тогда, после очередной паузы, замполит спросил:

– Лейтенант, ты в политике как?

– А что? – не понял я.

– Ну, например, политику Рейгана понимаешь?

– Конечно, это игра в слабака!

– Это как? – не понял Воронин.

И дернуло меня тогда распустить хвост, как у павлина.

– А так, – прорвало меня, – они рассуждают…

– Кто они? – опять остановил меня Воронин.

– Ну, Рейган и Ричард Пайпс.

– Второй-то кто?

Вот тупарь попался, подумал я, чему их в политучилищах учат? Но я продолжил:

– Второй – советолог. Они рассуждают так: встречаемся на единственной улице под названием Земной шар. С одной стороны мы, с другой – Советы. Я иду к машине совершенно пьяный и демонстративно продолжаю пить виски прямо из горлышка бутылки. При том пью бутылку за бутылкой. Пью так, чтоб все это видели. Я усаживаюсь за руль мощнейшей машины и продолжаю пить. Включаю мотор, резко срываюсь с места и несусь вам навстречу со страшной скоростью, продолжая при этом пить. И, чтоб не возникло сомнений, выбрасываю пустые бутылки из окна. Когда до столкновения остается метров пятьдесят, я надеваю совершенно черные очки, чтоб все видели, что я сквозь них ничего не вижу. А когда до столкновения остается пять метров, я вырываю и выбрасываю в окно рулевое колесо. А заключают они так – если в здравом уме и твердой памяти – вы свернете. Свернул, значит – «слабак», и на нем ездят. Да, сильный как медведь, но слабак.

После этой тирады я наивно подумал, что Воронин, эта бестия с ехидными усиками, зауважает меня и оставит в покое. Но Воронин с округленными глазами сказал:

– А я еще сомневался! Вести тебе, лейтенант, с матросами политические