Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

Хохот однокурсников. Меня подвёл мой слух, я не расслышала вопроса и конспект открыла не на той странице…

14 февраля 1959 года. «Математика – 4. Химия – 5. Но сдавала со шпаргалками. Перед собой стыдно».

Я старалась добросовестно готовиться к экзаменам, но и понимала, что экзамен – это своего рода лотерея. Шпаргалки я, как некоторые девчонки-сокурсницы, не писала, считала бесполезной тратой времени на их заготовку. Иногда выручала моя «фотографическая» память. Перед экзаменом я перелистывала конспект, а на экзамене, готовясь отвечать, вспоминала страницу конспекта с химической формулой по химии или выводом уравнения по математике. Беру билет и вроде вижу, что ничего не знаю, а сяду, поднапрягусь и что-то вспомню и напишу. Главное, никогда не говорить: «Я не знаю». Если я готовилась к экзамену, то хоть что-то да знаю.

Во время зимней сессии очень выручали валенки, в них можно было засунуть целиком тетрадку с конспектом. И в эту сессию мы, девчонки, явились на экзамен по математике в валенках и в пышных юбках. Сядешь за стол готовиться, положив конспект на колени и прикрыв его складками юбки – и сдувай, чего надо по билету. Помню, в этот день, когда сдавали математику, случилась оттепель, валенки наши на улице намокли и оставляли влажные следы в помещении. Пожилой математик, принимавший экзамен, удивился:

– Что это вы, девочки, все в валенках пришли, ноги промочили, ещё простудитесь и заболеете?

– Ничего! – думали мы. – Простудимся, прочихаемся, а экзамен надо не завалить.

И конечно, надо было знать, кому и что сдаешь. Знать характер экзаменатора, какое у него зрение или слух. Да и слабости его знать неплохо.

Какие только химии мы не сдавали! Один семестр нам читал молодой преподаватель из Горного института курс по кристаллохимии. Всё бы ничего, он нас водил на экскурсию в музей Горного института, показывал камни, а я камни любила, и на Ленинске, например, у меня с помощью папки была собрана небольшая коллекция камней. И дядька-препод был молодой и симпатичный, но когда пришла пора сдавать экзамен, мы все приуныли: десятки кристаллических решёток минералов и все их надо знать и на бумаге рисовать. Вот зачем? – возмущались мы. – Можно эти решётки кристаллов в справочнике найти! Но надо и рассказать что-то экзаменатору по кристаллохимии. Ну и сдала я кристаллохимию успешно.

В марте 1959 года я подверглась любовной атаке студента журфака Алексея Еранцева. Весной ребята становились активнее, да и в девичьих сердцах и мечтах бродили кровь и чувства. В моём дневнике появились соответствующие моим настроениям записи, но им я отведу место в отдельной главе.

Интересно, мой брат, будучи в армии, писал мне многостраничные письма и, видимо, у него для этого находилось время. Его письма были как бы отражением моих. Я ему писала о своём, наверное, тоже подробно и много, а его волновали те же вопросы. Вот как начинается его письмо, написанное в апреле 1959 года:

«В Свердловск из армии

16 апреля 1959 г.

Здравствуй, Люсен.

Получил от тебя уже два письма. Чувствую – многое тебя волнует: и положение дома и результат (будущий) твоего образования, зависимость домашнего положения от наших занятий, как относиться к нашим «заплатам», уродливость семейных отношений, весенние настроения и т.д. Конечно же, это и меня не миновало, приходилось думать, да и сейчас это не выбросишь из головы, попробуем поговорить на эту тему. Буду рад, если моя «философия» поможет тебе в какой-то степени восстановить душевное равновесие. Чертовски сложные вещи это для наших неустановившихся умов, бросаешься то туда, то сюда, времени нет, помочь разобраться некому. Одни не в состоянии это сделать, таких, кто может, мало, но с ними нет душевной близости, третьему также некогда, у четвёртого бедная душа, хотя и нет «заплат». Я не хочу сказать, что мы беспомощны, но иногда помощь со стороны всё-таки нужна, тогда не будет таких резких скачков в настроении».

А ещё брат написал о близко увиденной впервые смерти, о своём потрясении. В армии, когда у молодых солдат было в руках оружие, когда они были оторваны от дома и мирной жизни, когда на особо чувствительных ребят давил гнёт армейской дисциплины, а на душе скребли кошки от переживаний, случались самоубийства.

Брат пишет:

«Я расскажу тебе об одном диком кошмарном случае, свидетелем которого мне здесь пришлось быть. Застрелился один умный, хороший, но сбившийся с пути человек. Я не имею в виду обычный случай, когда человек морально опускается, духовно скудеет, в общем, становится на четвереньки и стремится приблизиться к нашим прародителям, но о благополучии своего тела не забывает. Такие не убивают себя. Нет, этот человек думал, искал, ходил где-то возле истины, но прошёл мимо и зашёл слишком далеко.

Но начну сначала. Была суббота, мы занимались мытьём полов. Прибегает часовой и говорит, что в караульном помещении застрелился Юрий Ш.

Погода была скверная, сильно мело, и до прибытия экспертов мне было приказано охранять труп. Взял я автомат, пошёл туда и около 5 часов находился в этой комнате.

До чего же безобразна смерть, Люсен! Он выстрелил очередью в сердце и упал лицом вниз прямо в лужу крови. Сначала ещё хрипел, но когда прибежали и перевернули его, всё было уже кончено. Факт установлен, мне приказано никого не пускать, и все ушли. Сначала это был просто человек с закрытыми глазами и отверстиями в груди. Не верилось, что это уже не живое, что это уже другая форма материи, что уже нельзя назвать Юрием Ш.

Но потом… Эти дико оскаленные зубы, эти остекленевшие заведённые под лоб глаза на испачканном кровью лице, судорожно сжатые пальцы рук и запах лужи крови под ним, а главное, думы о причинах самоубийства… причины для того, чтобы надолго испортить настроение, и для размышления достаточно. Я, наверное, Люсен, плохо буду соблюдать последовательность в мыслях, потому что хочется выразить связь этого, казалось бы, совершенно не касающегося моего мира случая, что трудно. И в то же время удивительно то, что мои собственные думы и настроения, которые были у меня ещё до этого случая, помогли понять причины его. А с его мыслями я имел возможность познакомиться, хотя и не был близко знаком с ним, но присутствовал при следствии, читал заключения следственной и медицинской комиссии, в которых приводились некоторые из его стихов, выдержки из дневника, писем и т.д.