Перед праздником - Юрий Маркович Нагибин

тела, долго, сильно потянулась, так что сладко хрустнули суставы. И с чего ее так разнесло! Хоть и широкая в кости, она всегда была худой, а в юности даже ледащей. Правда, всю войну она поголадывала, а то и просто голодала. Их деревню под Тихвином сожгли немцы, отца убили в самом начале войны, мать погибла от бомбы, а сама она с престарелой бабкой два года скиталась по деревням, пока, уже со смертью старухи, не устроилась укладчицей шпал на железную дорогу. Там она и познакомилась со Степаном. Он недавно вышел из госпиталя и тоже работал на укладке шпал. Два одиноких человека связали свои судьбы. Она до сих пор считала, что Степан взял ее из жалости: не мог же он полюбить тощую, как рыбья кость, девку. Полюбил он ее много позже, когда она вошла в тело. Вскоре у них родилась Наташа, а жить им было негде. Степан вспомнил, что у него есть двоюродная бабка в поселке, и написал ей, не примет ли она их в дом. Ответ пришел скоро. Бабка писала, что совсем плоха, год как обезножела, и чем ей чужого человека пускать, пусть уж лучше свои живут. Кончалось это спокойное и грустное письмо странно: «С боевым приветом, твоя бабушка Фекла Тимофеевна». Потом оказалось, что за бабку писал демобилизованный старшина.

Несмотря на тяжелые хворости, бабка так зажилась, что и сама себе стала в тягость. Она каждый день молила бога, чтобы прибрал ее, но бог, верно, не слышал. У них уже появился Колька, и тяжело было растить ребят вблизи долго и трудно умиравшего человека. Когда бабка наконец отмучилась, они с неделю выветривали из избы томный дух. Думали, теперь заживут по-человечески, а тут, как снег на голову, объявились законные бабкины наследники: старая ее дочь с мужем — железнодорожные слепцы. У Марьи Васильевны и сейчас холодело сердце при воспоминании о том, как темной, дождливой ночью вошли в дом, стуча палками по полу, порогам, стенам два седых человека в темных очках. Слепцы долго не задержались. Они на ощупь осмотрели бабкино имущество, обнаружили, что прогорела самоварная труба, и поехали в Пензу, где у них почему-то хранилась новая труба. Марья Васильевна поверить не могла, чтобы два старых слепых человека пустились в такое путешествие ради самоварной трубы, но потом поняла: поездная жизнь им не в убыток, а в прибыль. Слепцы уехали и будто в омут канули. Долго не верила Марья Васильевна такому счастью, вздрагивала при каждом стуке оконной рамы на ветру, скрипе рассохшейся двери. А потом поверила и на радостях родила Витьку. Степан к тому времени обучился сперва на кочегара, затем на помощника машиниста, а главное, вся жизнь изменилась к лучшему, стала разумнее, щедрее…

Расчесав перед зеркалом свои густые жесткие волосы, Марья Васильевна занялась хозяйством. Она слила вчерашнюю воду из самовара, налила свежую, обтерла медные бока тряпкой и принялась щепать тесаком полено. Движения у нее были не по-женски сильные, размашистые, неловкие. Ей редко удавалось взять только нужный предмет, всегда она прихватывала лишнее. Так и сейчас, потянувшись за тесаком, она стащила заодно с печки какую-то ветошь, а доставая полено, развалила всю поленницу. Избыток силы позволял ей ворочать шпалы; тогда она казалась куда сноровистее, чем в домашнем мире, населенном всякими мелкими вещами. Она знала за собой эту «чудину» и ласково прощала ее себе. Впрочем, сейчас шум, который она произвела, сослужил добрую службу: разбудил не в меру разоспавшихся рыболовов. Из комнаты донеслось покашливание, хриплое ворчание, затем через кухню быстро прошел во двор молодой спутник Ореста Петровича…

…Наташа уже перебралась на тот берег, потолкалась среди машин, поглядела, как варят уху в ведре приехавшие на автобусе рыболовы, и чуть было не познакомилась с мальчиком в ковбойке и бархатных штанах. Мальчик был московский — он крутился воле «Победы» с московским номером, — верно, одних лет с Наташей, бледненький, нарядный и ломучий. Правда, ломучим он стал, когда заметил, что Наташа его разглядывает. Он принялся без нужды хлопать дверцами машины, что-то петь и вертеть плечами. Потом он посмотрел на Наташу и отчетливо в никуда произнес:

— Жил на свете рыболав…

— Рыболов!.. — негромко, но так, чтобы мальчик мог ее услышать, поправила Наташа.

— Он имел большой улав!..

— Улов!.. — Наташа притопнула босой ногой и ушибла пятку.

— Но попался на крючак!.. — В глазах мальчика светилось торжество.

Наташа уже не поправляла: она почувствовала какой-то подвох и насторожилась.

— Не карась, а… — Мальчик остановился.

Наташа лихорадочно подыскивала рифму, но нужное слово не шло на ум. Мальчик догадывался о ее мучениях и нарочно медлил. А когда понял, что она сдалась, взвизгнул:

— …а башмачак!

Сама не зная почему, Наташа ощутила такую обиду, что у нее навернулись слезы.

— Дурак! — крикнула она и побежала прочь.

На пешеходном мосту не протолкаться, столько тут рыболовов. Они закидывали против течения, но вода стремительно уносила поплавки под мост. Рыболовы тащили вслепую, почти всякий раз на крючке оказывалась плотица. Так всегда тут бывало, когда шла чернуха.

Лучшее место находилось немного выше по реке, на мостках возле старой баньки. Там собралось до полусотни рыболовов. Они закидывали удочки из-за плеча и через голову друг друга, лески то и дело путались, слышалась веселая ругань: когда рыбы много, трудно по-настоящему злиться.

Под самой банькой ловили рыбу два крошечных незнакомых мальчугана, на которых с любопытством глазели местные ребята, Наташины друзья и подруги. «Подумаешь, невидаль — городские мальчишки!» — сказала себе Наташа, но все-таки побежала к баньке. Уже на бегу она решила, что дело нечисто и не зря уставились ребята на городских мальчишек. Задохнувшись от быстрого бега и волнения, Наташа подлетела к баньке и замерла.

Под банькой с удочками в руках стояли вовсе не мальчишки, а взрослые мужчины карликового роста. Один из них был даже старый; длинные, как у попа, седые волосы спадали из-под шляпы на воротник пальто. На сморщенном его личике не было ни волоска, он походил на старушку. Зато второй был молод, лет девятнадцати — двадцати. И тот и другой были одеты не только справно, но и красиво, в крошечные, аккуратные, удивительно хорошо пригнанные вещи: пальто с кушаком, полосатые брючки, заправленные в игрушечные резиновые сапожки, на ручонках кожаные перчатки, на груди пестрые шарфики. Старший был в шляпе, а младший — в клетчатой кепочке, очень идущей к его юному румяному личику. Наташа глядела, и ее восхищенное удивление сменялось щемящей нежностью, восторгом и поклонением.

Молодой лилипут казался ей сказочным принцем. Ей нравились его