Перед праздником - Юрий Маркович Нагибин

Мысли Ореста Петровича были прерваны появлением Витьки. Крепко выспавшись на копенке, Витька, тяжелый и вялый от сна, спотыкаясь, побрел к машине, ухватил брошенную давеча жестянку, черпнул воды из лужи и плеснул на дверцу. Затем он подобрал тряпку и принялся было за привычную работу, когда услышал грозный окрик:

— Ты чего хулиганишь?

На крыльце показался техник Шилков.

— Оставьте его! — резко сказал Орест Петрович. — Он дело делает, может, более важное, чем мы с вами!

Шилков оторопело взглянул на своего шефа: похоже, тот не шутил. Конечно, следовало обидеться и сказать: «Я вам не шофер, чтобы на меня кричать!» — но Шилков только пожал плечами и направился к реке. Как-никак конец фразы содержал для него лестное «…мы с вами».

Орест Петрович уже жалел о своей резкости. Но вызвавшее ее чувство дало новый поворот его мыслям. Он впервые понял и смог назвать про себя то непростое и глубокое, что привязывало его к этим милым чужим детям.

Пожалуй, в детях более всего ощущается волнующее движение времени. Человек бездетный, Орест Петрович живо чувствовал и обаяние нервной, тонкой прелести Наташи, и добрую, задумчивую широту Кольки, и смешную, трогательную увлеченность Витьки. Он думал о том, что они, дети этого маленького, окруженного лесами поселка, станут хозяевами удивительного нового века, которого ему уже не увидеть.

Но сейчас, нисколько не заботясь о своем будущем высоком предназначении, дети играли в древнюю, как мир, игру — в «классы».

Вот подошла Колькина очередь. Прыгая на одной ноге, он носком ботинка перегоняет биток из квадрата в квадрат. Биток благополучно добирается до предпоследнего квадрата, тут Колька чуть медлит, затем ловко посылает биток вперед и прыгает вслед за ним. В ту же секунду Наташа, следившая за братом с ревнивым нетерпением, громко восклицает:

— Чира!

— Чего врешь? — отзывается Колька. — Какая чира?

— Нет, ты задел! — И Наташа обеими руками толкает брата в грудь.

Колька с трудом удерживает равновесие, танцуя на одной ноге, и вдруг с силой выбивает биту из игры.

— Выиграл!

— На обмане!.. Ты все обманываешь!.. — жалобно кричит Наташа. — И чего он все обманывает?.. — взывает она, обращаясь невесть к кому.

Она кидается к брату, хватает его за шею и пытается повалить. Колька широко расставляет ноги, но затем, то ли действительно не устояв, то ли нарочно поддавшись сестре, падает на землю.

— Так тебе и надо!.. — злорадствует Наташа и вслед за тем с каким-то раненым криком уносится прочь.

Колька поднимается, отряхивает рубашку.

— Иди круг чертить! — миролюбиво зовет он сестру.

— А ты больше не будешь?

— Да нет! — Колька уже чертит щепкой на земле широкий неровный круг.

— Небось обманешь! — опять с какой-то болезненной жалобой произносит Наташа.

«Как странно она сегодня играет! — думает Орест Петрович. — И что за непонятная, недетская, безотчетная жалоба звучит в ее голосе? Переходный возраст? Что-то, связанное с ростом, созреванием, чего она не сознает и сознать не может?..»

Орест Петрович испытывает сложное чувство: тут и тревога, и грусть, и радость от неизменного, трудного хода жизни. Он встает и медленно бредет к реке.

Теплый, мягкий вечер опустился на землю. От плетня, копны сена, от кустов веет скопленным за день теплом, а с реки уже поддает ночной прохладой. Орест Петрович идет на эту прохладную свежесть, а в ушах его еще долго звучит далекий жалобный голос Наташи, отчаянно-нежный крик раненой птицы…

Наташа сильно и до болезненности остро чувствовала сейчас жизнь. Это не было похоже на давешнюю беспричинную тоску. Ей хотелось носиться, колобродить, одерживать верх, но какая-то неловкость внутри ее тела мешала ей. Так бывает во сне: чувствуешь, что можешь взлететь, стать волшебно легким и быстрым, но что-то мешает тебе, гнетет, лишает даже привычной подвижности. А потом у нее закружилась голова, и острая, горячая боль опалила живот. Она согнулась, выпрямилась и потерянно побрела к дому. Колька пошел было за ней.

— Отстань! — резко крикнула Наташа.

Она вошла в дом, молча прошла мимо матери в комнату и повалилась на кровать. Секунду-другую она словно чего-то ждала, и, когда это пришло, Наташа решила: это смерть. Вот отчего было ей так тоскливо днем, вот почему томилась и страдала она вечером. Она умирает, жизнь стремительно вытекает из ее тела.

— Мама! — крикнула она отчаянно, хрипло, звонко. И когда мать, сразу почуявшая опасность, вбежала в комнату, сказала: — Я умираю. — И заплакала.

Марья Васильевна поначалу как-то оторопела, а потом засмеялась.

— Ну что ты, доченька, что ты, глупая! — говорила она. — Разве ж это смерть, это у всех девушек бывает…

— А разве я девушка? — спросила Наташа.

— Девушка, — сказала мать, и ей стало грустно.

Как-то вдруг все случилось. Она привыкла не делать различия между детьми, все они малые, все несмышленыши. А теперь нельзя, теперь Наташа совсем другая. Давно ли она кормила ее грудью, и вот уже девушка, не заметишь, как и заневестится, оставит дом…

Она отвела дочь на свою кровать, бережно укрыла ее, погладила по голове и пошла за Витькой.

«Девушка», — шептала Наташа, засыпая, и хотя ей было трудно и неприятно, она поняла, почему утром проснулась с ощущением счастья… Витька, сонный и усталый, еще топтался у машины, но работать уже не мог. Мать взяла его на руки, нарочно, чтобы доказать себе, что он еще маленький, отнесла в горницу, раздела и уложила на прежнее Наташино место.

«Не увидишь, как Колька вырастет и Витька в возраст войдет, — думала Марья Васильевна. — Да разве это жизнь, когда ты еще не старая, а в доме уже не станет детей?..»

Она почувствовала тоску по Степану, в нем была ее молодость, ее власть над временем. И она вздрогнула, когда в сенях послышался шум, и ей мелькнуло, что вернулся Степан. Но это были Орест Петрович, Шилков и Колька. Орест Петрович что-то объяснял Кольке, часто повторяя слово «ракета», и тот слушал его, широко открыв голубые Степановы глаза. Они всей гурьбой прошли в горницу. А вскоре явился и Степан. Марья Васильевна поджидала его на кухне.

— Послушай, Степ, а у нас сегодня перемены…

И она рассказала ему о Наташе.

— А-а!.. — медленно проговорил Степан и как-то странно поглядел на жену.

— Стареем, — сказала Марья Васильевна.

— Да ладно! — И Степан тронул ее за локоть.

Жалость, нежность и любовь ощутила она в этом прикосновении.

— Я сегодня тоже, пожалуй, на печке лягу, — тихо, шепотом сказала Марья Васильевна. — А то Наташе тесно будет.

— Ага, — тоже шепотом отозвался Степан. — А знаешь, какое дело, — добавил он, потупившись, — мы теперь богатые… — Он смущенно засмеялся.