Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

Лошади. Нариман вспомнил, что утром проезжал мимо больших табунов. Еще заметил — в стороне от того распадка, где паслись лошади, дымился рудник Чулак. Конечно, под одним из склонов стоит юрта табунщика. Может, целый аул… Наримана вдруг охватила тоска по дому. Он стоял у входа в гостиницу и смотрел на горы, за которыми находился родной аул.

Что сталось бы с человеком, если бы он не умел тосковать? Что сталось бы с миром, если бы дети не скучали по родителям, а матери по сыновьям? Надо быть благодарным природе за этот бесценный дар. Как хорошо, что и теперь, когда человек укротил скорость, одолев земное притяжение, создав ракету, сердце его осталось беззащитным перед тоской по родному дому…

Было время, когда Нариман почти забыл о своем ауле, о доме. Очень напряженно жил он тогда, работал днем и ночью. И сделал свое дело. Осушил карьер в Сарбае. Родина стала получать больше руды. Теперь же, когда Сарбай позади, когда предстоящие заботы еще не захватили его, воспоминание о доме всплыло из глубин души и все более властно овладевало им. Он затосковал. Но затосковал не только по матери и по аулу. Кто-то еще стучался в сердце. Но кто?

Он долго сидел на красном граните гостиничного подъезда, пока его что-то не потревожило. Он поднял голову. Взгляд его упал на проходившую молодую женщину. Она так живо напомнила ему Тан-Шолпан, что вскинулось сердце, потянулось вслед за ней, но он тут же погасил порыв, рассердившись на себя. Что ему до женщины, давно ставшей чужой? Что осталось между ними, какая связывает их нить? Все оборвано, никаких связей. «Каменным стань, если встретишь ее невзначай, — заклинал себя Нариман, — холоден будь, как льдина, неприступен, как утес. Пусть почувствует она твое презрение. Разве не достойно презрения предательство? Можешь даже и вовсе ее не заметить. И без петуха рассвет наступает. И без курицы солнце восходит». Нариман проживет не хуже других и без Тан-Шолпан. С голоду не умрет, в тряпье не оденется, от кочевья не отстанет. Это дай ей понять. Теперь от нее нечего ждать.

Мышонок не пара отважному льву.

В насильных объятьях нет солнца любви.

Смертельный огонь, а не сладкий цветок

Найдет мотылек легкокрылый в ночи.

Нет солнца. Как это верно сказано! «Мотылек» — второе имя Тан-Шолпан. Крылышки-то обгорели, теперь далеко не полетит, нет. Порой Наримана терзали такие мысли: «За что? Почему она так легко обманула меня? Конечно, причина кроется не в том проклятом бумажнике, подброшенном детьми на дороге. А что же тогда? Чем Хамзин лучше меня? Какие у него преимущества передо мной?»

В Рудном Хамзин был одним из руководителей комбината. Работал председателем техсовета. С горем пополам защитил кандидатскую. Видный был мужчина. Есть такие — конный не покинет седла, пеший, чтобы посмотреть, не остановится, но женщина без внимания мимо не пройдет. Из таких он, надо отдать должное. Правда, сейчас расплылся, пузо отрастил, а то был плечистый мужчина, с широкой грудью, уверенный.

А Нариман был рядовым инженером для Тан-Шолпан, бесперспективным, не растущим, одним из «пеших специалистов». Кто на коне, тому внимание, кто на земле, того не видят. Вот и причина. А что сделал Нариман, чтобы стать заметным? Ну, «руку» шагающего экскаватора удлинил да принял самое активное участие в осушении карьера Сарбайского рудника. Кому докажешь, что это его рацпредложение использовал для своей кандидатской работы Жарас Хамзин, председатель техсовета? И Нариман уподобился той вороне, которая сыр во рту держала, да выронила. Тогда Тан-Шолпан и увидела, кто чего стоит. И сделала выбор. Вот так оно и было.

* * *

— Вы знакомы с Хамзиным? — спросил директор, когда Нариман пришел к нему на следующее утро.

— Знаю его, — сказал Нариман и встревожился.

Директор был уже не так приветлив, как вчера. Брови нахмурены, глаза суровые. Теперь он не вставлял сигарету в янтарный мундштук, а курил так. Мучительный кашель, сотрясший директора, напугал Наримана. Но приступ прошел, и Оника, сняв очки, вытер платком покрасневшие от выступивших слез глаза.

— Я его знаю. Мы с ним работали на одном комбинате, — повторил Нариман.

— Оказывается, вы в Сарбае были виновником большой аварии, и вас судили. Почему вы скрыли это вчера? — строго спросил директор.

— Авария действительно была. Но не по моей вине. Никто меня не судил. Комиссия комбината выяснила мою невиновность, и мне разрешили продолжать работать на старой должности. Более того — чуть позже доверили работу заместителя начальника рудника.

Сигарета дрожала в руках Оники, пепел вот-вот должен был упасть на стол. Этот серый комочек сгоревшего табака вдруг напомнил Нариману «козырек». Тот самый «козырек», который свалился на бульдозер пьяницы Сембая. Бывает, экскаваторщики вырубают породу по горизонту и оставляют над головой такие «козырьки». Они очень опасны. Пьяный Сембай остановил свой бульдозер под таким «козырьком» и уснул. «Козырек» обрушился и…

— Странно. Ничего не могу понять! — удивился Оника. — Вы говорите так, а Хамзин иначе. Не понимаю. Хамзин — главный инженер комбината, я не могу с ним не считаться. Конечно, я вправе решить и без него. Но Хамзин лицо заинтересованное. Он ваш непосредственный начальник и не может оставаться безразличным к приему новых людей. Так вот, знайте, что он против.

«Что делать? Рассказать о наших отношениях с Хамзиным, ничего не скрывая? Может, сказать, как он защитил свою кандидатскую, как был против наших предложений, всячески препятствовал им, а потом украл и защитил как диссертацию? Выложить все, а? Но как сказать о том, что он и любимую у меня увел? Знает ли директор, что он оставил жену с двумя детьми? Но… говорят же: не рой другому яму — сам в нее упадешь. Почему он всегда встает на моей дороге? Никакой вины у меня перед ним нет, а он всюду стремится причинить мне зло. Или боится моей мести и хочет, чтобы я был подальше от него? Неужели нет нам двоим места в широком мире, неужели тесно на таком гигантском комбинате?»

— Говорите, — приказал Оника и так страшно закашлялся, что лицо посинело.

Нариман ждал, пока пройдет приступ, молча водил пальцем по столу.

— Решайте сами. О чем мне говорить? Я приехал к вам не с улицы, не сам по себе. У меня направление. Вернусь в Рудный, если я вам не подхожу. Ничего для меня страшного не произойдет.

— Так, так… В Рудный… — Оника задумался. Пристально глядя на