Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

один горячий уголек остался в золе их любви, может, и нашла бы в себе силы Марзия, чтобы разжечь снова ее костер, бережно поднести лучинку, подуть на тот золотой уголек, не дать ему умереть. Но Адиль не хотел гореть. Он смрадно чадил, как полено, оставшееся под проливным дождем. Отсыревшее от водки полено…

Поначалу Марзия хотела сдать ребенка в дом малютки, но потом собралась с силами, поглубже запаслась мужеством, запрятала стыд и повезла малыша родителям. И вот, оставив Ермека у своих стариков, она возвращается в Нартас. Перед ней стоит незнакомый парень. Чужой человек. Он быстро, смутившись, убрал руку, когда автобус резко затормозил и он чуть не упал на нее. Не стоило бы и внимания обращать на этот случайный эпизод. Но он чем-то, какой-то слабой нитью взаимной симпатии, связал молодых людей. Смерч пронесся. Пронесся и пропал.

5

На пути стали встречаться огромные камни, похожие на юрты древних племен, которые некогда кочевали у этих гор. Казалось, юрты их окаменели от времени или от злых чар. Каратау.

Между этими юртами пасутся каменные табуны и отары. Но и живые косяки бродят среди окаменевших предков, не знавших подков. Они привыкли к машинам, которые с ревом проносятся по дороге мимо них. Но когда шли могучие «БелАЗы», лошади фыркали, сбивались в кучи, вытягивали шеи и смотрели им вслед. Только черный верблюд, самец, пирр, не обращает на весь этот шум внимания. Гордый, он даже не поворачивает своей надменной головы. Буф! Слышен только шумный выдох. И презрительно оттопырена нижняя губа.

Поспела верблюжья колючка. Степь хоть и побурела, но травы в ней, сочные и целебные, хороши.

Дорога постепенно вползает в горы, над которыми словно поработал великан-каменотес. Гладкие камни, блестящие. Нариман с огромным интересом смотрел на них, когда Марзия обратилась к нему с вопросом:

— Вы разве не бывали здесь раньше?

— Нет, — ответил Нариман, обрадованно повернувшись к молодой попутчице, благодарный ей за то, что она заговорила с ним.

— Вот каков наш Карасай!

— Ваш? Почему ваш? Разве не Нартас ваш? Карасай наш.

— Не будем делиться. Карасая на всех хватит, не так ли, ага? И Нартас наш, и Карасай, верно?

Ветер ворвался в открытое окно, затрещал синими занавесками, растрепал волосы Марзии. Бились волосы, как языки черного пламени, оттеняя побледневшее лицо девушки. Одной рукой она пытается справиться с ними, другую прислонила к груди, как приклеила, словно спрятала за пазухой два золотых шара и боится их упустить. Приятно Нариману смотреть на нее.

А Марзия в ужасе. Парень не спускает с нее глаз, а ее истомившиеся груди не выдержали, и молоко уже пропитало тонкую ткань платья. Боялась Марзия, что увидит он и все поймет. Хоть бы ничего не заметил… И вдруг ей показалось, что она слышит тоненький плач голодного сына. В глазах потемнело от боли. Вот и стала она кукушкой, что подбрасывает свои яйца в чужие гнезда. Да не уподобится ее сын неблагодарному кукушонку…

Как чудовищный, разъяренный джинн, несется автобус среди диких камней, но Марзии кажется, что он ползет медленнее заморенных волов. Быстрее бы попасть в Карасай, а там будь что будет. Присутствие этого джигита очень стесняет ее. Хоть сквозь землю провались, так стыдно! Ну, а что случится, если он и узнает? Кому какое дело до того, что она мать? Мало ли встречается в дороге случайных попутчиков… Через час попрощался и забыл.

Стали попадаться взорванные при строительстве дороги скалы. Осколки их лежали вдоль дороги. Автобус натужно взревел и пополз в гору, поднялся на вершину перевала, и глазам открылась ровная, широкая степь. Внизу, вдали показались игрушечные домики, совсем как детские кубики. Это город. А в городе люди. Кудрявится дымок над строением справа. Нариман понял, что это обогатительная фабрика.

Вниз автобус покатил быстро и плавно. Показались улицы, два поворота и автовокзал. Нариману не хотелось расставаться с милой попутчицей. Досадно как бывает, только познакомились — и надо расставаться. Но с кем только не случается ехать вместе! Проведешь вместе приятные часы, даже дни, а расстанешься и забываешь. Бесследно исчезают из памяти попутчики. Неужели и эту девушку Нариман легко забудет?

— Ну, Марзия, может, останешься здесь? Отдохнешь, развеешься, а потом поедешь дальше.

— Нет, Нариман-ага, — улыбнулась Марзия, — я и так опаздываю. Вы и вправду поверили, что я учусь в десятом классе? Нет, я работаю. Если не поспешу, то непременно опоздаю. Прощайте!

В Карасае сошло много пассажиров. В автобус садились новые люди, едущие в Нартас. Снова заревел мотор.

— Скажи свой адрес! Я буду в Нартасе и найду тебя! — крикнул Нариман в окно.

— Нет там никакого адреса и улицы нет. Если по-настоящему захотите, то и так найдете. До свидания!

В последнюю минуту Нариману захотелось вскочить в автобус и поехать в Нартас. Но он сдержался, и автобус уехал без него. Что с ним такое происходит? Впервые в жизни. И зачем он не поехал? Позвало сердце — иди за ним. А теперь раскаивайся не раскаивайся — поздно.

Жаркое солнце слепило глаза. Раскаленный асфальт мягко подавался под ногами. От него пахло пылью, смолой, бензином. Нариман спросил у женщины с ребенком на руках, как проехать к комбинату, и, выслушав подробную инструкцию, не стал ждать автобуса, пошел пешком.

«О святая старая мать! О дорогой Каратау! Да будет благословен твой порог!» — подумал Нариман. Что-то ждало его на новом месте работы?

6

Он довольно долго стоял, глядя на надпись: «Карасайский рудно-химический комбинат». Мимо проходили люди, его будущие сотрудники. Ни одного знакомого лица. Нариман не то чтобы робел, но всякая перемена не может не волновать, тем более эта. Как его примут? Незнакомая среда, новые люди. Кто знает… Чтобы хоть немного успокоиться, он опустил в щель автомата копейку и выпил тепловатой воды без сиропа. Потом останавливался и подолгу рассматривал стенные газеты, вчитывался в приказы и объявления, разглядывал портреты передовиков производства. А вот фоторепортаж о первомайской демонстрации в городе. Лица веселые, улицы праздничные, очень светлые и добрые люди, радостные, смеются. На плечах у пап и мам сидят нарядные малыши с флажками и разноцветными шарами в ручонках. Глазенки доверчиво распахнуты в мир. Ух, как здорово! Как высоко! Все видно с папиного плеча!

Но постой! Кто же это?! Среди смеющихся, счастливых женщин такая печальная? Очень знакомо ее лицо. Боже мой! Да это же Тан-Шолпан! Почему она так грустна? Почему не смеется, как все вокруг? А может, она смеялась за секунду до того, как