Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

Нариман молча кивнул головой и вышел.

Он сразу понял, что судьбу его решит телефонный звонок. Конечно, Оника знает Сандыбаева, директора Соколовско-Сарбайского комбината. Оника ему позвонит. И решит так, как скажет Сандыбаев.

Вот жизнь! Никуда не денешься от прошлого. Теперь ему вспомнились встречи с Сандыбаевым. Кажется, между ними никаких трений не возникало. И относился директор к нему неплохо. Правда, после истории с Сембаем он приказом освободил Наримана от должности, но потом, как только комиссия все выяснила и доказала его невиновность, восстановил его на работе. А что еще? Больше, пожалуй, ничего такого не было. Другой на месте Наримана сумел бы себя показать, понравиться и запомниться начальству. Сейчас Оника спросит: «Что за человек Данаев?» Конечно, спросит. А Сандыбаев ответит: «Что за Данаев? Какой такой Данаев?»

Вот тогда будет весело. Но это вполне возможно. Комбинат велик. Инженеров, подобных Данаеву, много. И Сандыбаев не обязан помнить каждого.

Из-за таких вот мелочей, которые и внимания-то не стоят, круто меняется судьба.

Время в таких обстоятельствах начинает ползти с мучительной медлительностью. Нет ничего труднее, чем ждать и догонять. А тут не свидания ждешь, а решения собственной судьбы. В голову разные мысли лезут. Сомнения начинают одолевать. Тревога поднимает голову, как холодная змея со стеклянными глазами, и сердце холодеет. Теперь, когда у директора возникли сомнения, он его, конечно, главным инженером не поставит. Что тогда делать? Вернуться в Рудный? А с чем возвращаться? С поражением? Сказать, что его в Карасае не приняли? Какое расстояние между Рудным и Карасаем? Три тысячи километров. На одном конце провода Сандыбаев, на другом — Оника. И разговор идет о Наримане Данаеве.

Большим людям нельзя ошибаться в оценках людей. Справедливость их должна быть вне сомнений. Волос они должны уметь разделить поровну, чтоб ни у кого не было обиды. Особенно когда решается судьба человека. Одно ведь только слово — и судьба решена. Предположим, что Сандыбаев сидит в своем кабинете в дурном расположении духа. План, скажем, горит. Или выговор сверху получил. Всякое бывает. Всем то хорошо, то плохо, то весело, то грустно. Кто знает, как себя чувствует сейчас Сандыбаев. Может, его и вовсе нет на работе. В командировке, в Алма-Ате, а то и в Москве. Тогда Онике придется расспрашивать о Наримане других людей. А что скажет тот, другой? Какой еще человек подойдет к телефону?

Такие сумрачные мысли туманили Нариману голову, когда он шел по знакомым коридорам. Взгляд его снова упал на первомайские фотографии. Все веселы и смеются, кроме нее. Одна она грустна. Почему? «Эй, Тан-Шолпан! Тан-Шолпан! Трудные дороги выпали в жизни нам обоим. И тебе, и мне один человек жить мешает». Но он тотчас себя одернул. Почему это он решил, что она несчастна? Сладко ест, мягко спит. Одета как королева. Замуж вышла за своего желанного, никто ее не принуждал. Нашла себе пару, равного ей спутника. Правда, чужое счастье разрушила. Разбила не одну судьбу. Дети травмированы. Жена оскорблена. Слезы невинных детей обернутся лютыми пулями и будут всегда бить прямо в сердце. А чем виновата брошенная жена? Ее слова, ее обида будут настигать разлучницу повсюду и хлестать, как бич по обнаженным ранам. Это справедливо.

Нариману очень захотелось увидеть Тан-Шолпан и спросить ее:

«Ну как? Счастлива ли ты?»

Может, именно сейчас ей этот вопрос и нужен. А если она в свою очередь спросит:

«Счастлив ли ты, Нариман?»

Одно только слово — и стало бы легче. Почему люди в самые нужные, важные минуты жалеют друг для друга доброе слово? Безвестные аульные акыны, как вы точно сказали:

Мир куцым предстает при размышлении.

Ель без вершины — старость одинокая.

Джигиты, крепче дружбу берегите!

Поймете ее ценность в дни далекие…

Что нужно человеку, кроме человеческого участия и доброты? Если бы сейчас кто-нибудь подошел и спросил: «Как дела твои, Нариман?» — это обрадовало бы его больше, чем все золото мира. Одно лишь теплое слово. Вот что ему было необходимо сейчас, как воздух. Для погибающего от жажды в Сахаре капля влаги спасение. Для Наримана этой каплей воды было бы дружеское слово. Человек оказал бы ему большую услугу, спас бы его. Случайно, скажем, очутилась бы сейчас рядом с ним Тан-Шолпан и сказала: «Здравствуй, Нариман!» — и он бы все простил ей, обо всем забыл.

Но никто не подошел к Нариману и не справился о его здоровье и делах. Люди ходили вверх и вниз по лестнице, мимо Наримана, не обращая на незнакомого человека никакого внимания. Все чужие. Правда, некоторые бросают в его сторону заинтересованные взгляды. С чего это парень так старательно изучает первомайский фоторепортаж?

Директор сказал: «Не уходите далеко». И привязал его к этому коридору. Проходили минуты и часы в изучении приказов, объявлений, инструкций, статей стенной газеты и фотомонтажа между вторым и первым этажами, между небом и землей, на маленькой площадке. О чем только Нариман не думал! «Почему он заставляет меня так долго ждать? Или забыл за делами обо мне? А может, все из-за телефона? Нет людей несговорчивей телефонисток. Ах, эти телефонистки! Хоть кол у них на голове теши, хоть бей палицей, их не пробьешь. Задумаешь поговорить с другим городом, так они из тебя все жилы вытянут. «Девушка! Скоро?» — «Ждите!» И трубка летит на рычаг. Кто может сейчас поручиться, что не по их вине задерживается разговор с Рудным? Не соединяют — и все».

И о том думал Нариман, и об этом, о пустяках и о серьезном, когда в дверь вошел старый человек в круглой бобровой шапке — борике. На ногах у него бескаблучные, мягкие ичиги и азиатские остроносые калоши. Но одет он вполне в современный костюм европейского покроя. Воротничок свежей рубашки сияет белизной.

«Да, видно, ты не из простых, аксакал», — подумал Нариман, разглядывая старика. Увидев, что тот собирается подняться на второй этаж, Нариман решил помочь ему, поддержать хоть под локоть. Он быстро сбежал по лестнице и поздоровался:

— Ассалаумагалейкум, аксакал!

Старик пристально посмотрел острыми, молодыми глазами на Наримана.

— Уа, алейкумассалам! Чей ты, мальчик? Проведи меня к директору. У себя он, не знаешь? Поговорить хочу с ним.

— А в чем дело, если не секрет, ата?

— Ой, ну что вы за интересный народ! — вдруг остановился старик на полпути. — Лето жаркое. Завтра суббота, послезавтра воскресенье. На эти два дня вы бежите из города.