Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

— Здравствуйте, агай!

Он оглянулся и узнал девушку, с которой ехал в автобусе до Карасая. Он растерялся, потому что никак не мог вспомнить ее имя.

— Здравствуйте!

— Вы меня не узнали, агай? Я же Марзия. Теперь вспомнили?

«Ну конечно Марзия. Когда я остался в Карасае, она уехала дальше, в Нартас».

Марзия с улыбкой посмотрела на него, и при этом на щеках ее появились такие милые ямочки, что Нариману стало радостно глядеть на них. Смех еще дрожал в ее огромных газельих очах, когда взгляды их встретились. Словно озорной и теплый ливень обрушился на Наримана. Такой восторг вдруг охватил его, что он задохнулся и долго стоял молча.

— Вы, значит, сюда приехали, агай?

— Да, родная. А сама ты? Все в той же геологической партии?

— Да, на старом месте. Контора наша в старом зимовье. Я сейчас в лаборатории работаю.

Ему показалось, что Марзия похудела. Но это было ей к лицу. Только в глазах что-то грустное.

Нариман сложил покупки в черный кожаный портфель и вышел из вагончика. Подождал Марзию. «Ну, это ни к чему», — решил было он и хотел уйти, но остался. Наконец появилась Марзия и, увидев Наримана, смущенно сказала:

— Вы не ушли? А я думала, что вы… Я не знала, что вы здесь стоите.

— Почему я должен уйти не попрощавшись? Плохо же ты обо мне думаешь, — укоризненно сказал Нариман.

Он заметил, что девушка рада. И сам порадовался, что дождался ее. Первое ее смущение прошло.

— А где вы работаете? — спросила она.

— На руднике.

— Кем же вы там?

— Главным инженером. Она заглянула ему в лицо:

— А я и не догадалась сразу. Ваша фамилия Данаев?

— Да.

— Ну, значит, так и есть. У нас в партии был разговор о том, что на рудник приехал новый главный инженер по фамилии Данаев. А это вы. Если бы я знала раньше… А ваш заместитель не Ахрапов ли?

— Да. Откуда ты его знаешь?

— Знаю я его. Ой, агай… — Она не договорила, и это почему-то встревожило Наримана.

По мере того, как угасал смех Марзии, пропадали и нежные ямочки на ее лице, которые так нравились Нариману. Ему захотелось, чтобы девушка снова улыбнулась. Но с удивлением наблюдал он, как гасли ее глаза, затягивались грустной дымкой, становясь такими беспомощными, незащищенными, что жалость перехватывала горло. Так смотрят верблюжата и дети…

Марзия похожа на пугливого жеребенка. Ее приводит в трепет прямой и жадный, заинтересованный или похотливый мужской взгляд, и она старается избегать людей, замыкается в себе. Это стало привычкой. А к Нариману ее тянет. Но кто его знает… Адиль тоже казался скромным. Как душевно он пел и играл на гитаре! Не может забыть об этом Марзия. Не может забыть его, вырвать из сердца, выбросить прочь. Он ведь любил ее, Марзию, только не хватило у него воли бороться с порочной привычкой, водка его победила. Слабым человеком оказался Адиль, а таких в конце концов ждет поражение, они не бывают счастливы. Он — малодушный, пропивший счастье, ум, семью, детей, уважение окружающих. Но Марзия до сих пор верит, что вернется к ней Адиль не в порванной одежонке и не с опухшим и багровым лицом. Хорошим вернется, прежним и еще лучше. Она ждет.

— Семья ваша еще не переехала сюда? — спросила вдруг Марзия.

Она так уверенно спросила о семье, что Нариман растерялся, не зная, что сказать ей.

— Не-е-ет…

— А… — смутилась отчего-то и Марзия. — Видно, квартира ваша еще не готова. Ну ничего, вам-то дадут в первую очередь.

Нариман не стал ей говорить, что у него никакой семьи еще нет. Было почему-то стыдно в этом признаваться.

— Агай, приходите к нам в гости. Увидите, как живут геологи, — сказала она, размахивая сумкой.

— Спасибо, Марзия. Мне непременно нужно познакомиться с геологами. Я и сам об этом думал.

— Конечно. Что бы вы сделали без геологов? Они вам открыли эти месторождения. Приходите.

Когда Марзия улыбнулась, словно солнышко из-за туч выглянуло. Снова засияли ямочки на ее щеках. Прикоснуться бы к ним губами бережно очень и нежно, чтобы не спугнуть улыбку, чтобы ямочки те не пропали.

Достойны ли эти желания главного инженера, а? Он грустно улыбнулся. Да разве не просто одинокий он человек, которому тоже необходимо тепло? Не начальник, а печальник. Прислушался к себе, а в нем зазвучала музыка, новая, никем еще не слышанная, нежная. Вот бы приложить ухо к собственной груди…

Марзия пошла в сторону зимовки, а Нариман отправился вдоль улицы, состоящей пока из одних зеленых вагонов. Пройдя несколько шагов, он оглянулся и увидел, что Марзия тоже обернулась. Взгляды их встретились. Оба смутились и поспешили разойтись, больше не оглядываясь.

«Старое зимовье. Лаборатория», — повторил про себя Нариман. Он все чаще смотрел в сторону домика, притулившегося к горе Дегерес.

8

После собрания Оника попросил Наримана задержаться и наедине веско сказал ему:

— Прошу тебя, Данаев, всегда помнить о том, что я могу позвонить тебе и среди ночи, что частенько и делаю. А ты должен рудничные дела знать как свои пять пальцев. Лучше всего не жди моего звонка, а сам давай сводку ежедневно после четырех часов утра. Договорились?

Оника навис над Нариманом, заглядывая ему прямо в глаза, и молодому инженеру не оставалось ничего другого, как согласно кивнуть.

— Хорошо, товарищ Оника, но…

— Какие могут быть еще «но»? — недовольно поморщился директор, и его блестящая лысина побагровела.

— Ради бога, не пугайтесь! — невольно рассмеялся Нариман. — Я просто подумал о том, будет ли удобно беспокоить вас среди ночи.

Данаев очень уважал Онику, но не был способен испытывать страх перед каким бы то ни было начальством. Директор понял его правильно, голос потеплел, и заговорил он гораздо тише прежнего:

— Ну-ну, обо мне можешь не беспокоиться: еще не то приходилось в жизни видеть. Многое прошло через эту вот голову, даже волос на многострадальной не осталось. — Оника посмеивался. — А раньше, бывало, расчески ломались в кудрях. Свои гребни не задерживались, так я у друзей постоянно одалживался. Теперь они шутят при встрече, стервецы: «Вот тебе расческа, Константин Александрович, расчеши-ка свои роскошные власы». На мою долю остались одни вздохи. Помню даже, как-то был я в Шугле. Выходим после бюро, спускаемся на первый этаж. Видимо, загляделся я на вывеску парикмахерской, как вдруг слышу голос за спиной: «Уж не стричься ли собрался, Константин Александрович?» Оглянулся, а это Зангаров стоит, улыбается.