Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

Эта чиновничья надменность совсем не нравилась Онике, но он старался не обнаруживать своего недовольства. Врожденная деликатность, природная скромность мешали директору сделать ему замечание.

«Разумеется, Хамзин лучше меня знает Данаева. Другое дело, как преподносит он мне свое знание. Не играет ли тут решающей роли недоброжелательное отношение?» — размышлял Оника.

— Даже если мы поставим Ахрапова главным инженером, городской комитет партии не утвердит наше решение, — сказал наконец Оника, радуясь, что нашел серьезное возражение против кандидатуры Хамзина. — У него есть выговор за пьянство. Об этом вы и сами хорошо знаете. Но почему-то настаиваете на своем.

Хамзин огорченно потупился, но тут же ожил, словно нашел выход:

— Константин Александрович! За одну ошибку человека дважды не наказывают. Правда, Ахрапов допустил некрасивый поступок, достойный сожаления. Но он все понял и раскаивается. Исправился парень. С тех пор ничего такого не повторялось. А откуда вам известно, что Данаев не пьяница? Вы его не видели пьяным, вы не знаете, что он ночевал в милиции, а я видел и знаю, как он в вытрезвителе шумел. Аварию допустил. Мало этого?

«Ах, досада! Неужели это правда? Надо выяснить. Обязательно».

— Хорошо, Жарас Хамзинович, я подумаю. Не будем торопиться с выводами. Можете идти.

Хамзин вышел. Увидев в коридоре Наримана, он вдруг засомневался: «Может, не стоит вставать ему поперек дороги, все же росли вместе…» Но этот добрый порыв тут же пропал, улетучился без следа, на смену ему пришло окончательное решение: «Нет, присутствие Наримана здесь нежелательно. К хорошему оно не приведет».

* * *

Действительно, однажды Нариману пришлось ночевать в милиции. А случилось это так. У него разболелся зуб. Кто-то посоветовал выпить граммов сто водки, и боль утихнет, а то и вовсе пройдет.

— Но я же в рот не беру эту проклятую водку, — простонал Нариман.

— А тебя никто и не заставляет пить ее каждый день. Прими в качестве лекарства. Ничего страшного. Зуб, видать, не на шутку разнылся, лица на тебе нет.

И советчики налили ему полный граненый стакан. Проинструктировали:

— Закрой глаза и пей залпом!

И он выпил. Голова закружилась, лицо и глаза покраснели, ему стало легко и весело, но зуб не унимался. Наоборот, еще сильней задергал, и Нариман отправился к врачу.

В поликлинике его не пустили дальше порога. Он удивился и спросил у суровой вахтерши:

— Но почему?

— Врачи пьяных не осматривают. Иди, парень, отседова! Ты выпимши крепко, ну, и иди домой.

— Поймите же, у меня зуб разболелся, терпения нет.

— А чего не понять-то, все ясно, — сказала старуха. — Проспись дома, потом приходи.

— Мне необходимо к врачу. Пустите меня. Вы не имеете права не пускать!

— Какое тебе право, пьяница?! Я тебе покажу право! Ну-кать, пошел вон! Пошел, тебе говорят! Право ему, выпимшему! Дома, поди, бабу колотит, право ей толкует. На шею скоро сядут, выпивохи!

Нариман не уходил. Схватившись за щеку, он ничего почти не слышал и только раскачивался от мучительной боли. А старуха в это время сняла трубку и басом сказала:

— Милиция!

Милицию ждать долго не пришлось. Очень скоро подъехал мотоцикл с коляской. Два милиционера. Один за рулем, другой сзади. Вот тут старуха разошлась, раскипятилась:

— Фулюган! На меня с кулаками кинулся! Илкаголик! Орать начал, приказывать. Управы на их нет, распустились!

Нариман слышал ее крики, хотел было сказать: «Матушка, ну что я вам сделал?» — но язык заплетался. Зубная боль заполнила голову. А тут еще эта злая вахтерша. Больно, обидно, и злость берет. Милиционеры подхватили его с двух сторон под руки и повели к мотоциклу. Нариман еще никогда не испытывал такого унижения. Он дернулся: «Где справедливость?» Но сделал только хуже себе. Милиционеры ухватили его крепче, поволокли.

— Да не виноват я! — вырвался у него вопль.

— В отделении разберемся, гражданин.

— Получил? Так тебе и надоть! — злорадствовала позади старуха. В ее голосе слышалось удовлетворение.

Наримана усадили в коляску, застегнули перед ним фартук. Затрещал мотоцикл и помчался по улицам Рудного. Нариман даже не предполагал, что в городе есть такие переулки. Мотоцикл выскочил из улочки, пробежал и остановился возле желтого дома. Наримана ввели сюда. Высокая женщина в белом халате поднесла к его рту что-то блестящее. Глаза под очками у нее были строгими.

— Дыхните! — приказала она.

Нариман послушно с силой выдохнул воздух. Врач посмотрела на милиционеров и заявила:

— Высшая стадия.

Ее слова все и решили. Наримана раздели догола. К тем двум присоединился еще усатый милиционер, который, подталкивая Наримана, провел его к какой-то каморке с холодным цементным полом и с грохотом закрыл за ним дверь. И тут же со всех сторон ударили в Наримана холодные струи воды.

Через некоторое время пытка прекратилась, его вытащили и повели в другую комнату, где уложили на жесткую и узкую койку, пристегнув руки какими-то ремнями. Теперь зуб уже не ныл и не дергал, он громко вопил, заполнив болью всего Наримана. Не было сил сдерживаться. Боль рвалась наружу. Нариман стонал и плакал от боли и обиды, но никто не обращал на него внимания. Потом он начал вопить. Не было даже возможности рукой зажать щеку. Все считали, что он просто очень пьян. Смеялись над ним. Один из клиентов вытрезвителя, отдыхавший на соседней койке, сказал недовольно:

— Ты, земляк, из какого театра? Это не ария Сусанина? Ну и поешь, и не заткнешься…

Утром Наримана отпустили. Больной зуб воспалился, корень стал нарывать, щека раздулась. Но в этом заведении работали оперативно. Успели послать бумагу на имя директора комбината о том, что их работник гостил в медвытрезвителе.

А Нариман попал в больницу по направлению зубного врача. Сделали операцию, но опухоль еще долго не спадала.

Потом все обстоятельства того неприятного случая выяснились, и Нариман был оправдан. Директор позвонил начальнику милиции и высказал ему свое недовольство. Тот просил извинить его и обещал принять меры.

* * *

Об этом случае и рассказывал Хамзин Онике. Но рассказывал по-своему. А Оника задумался.

Данаев не производил плохого впечатления, он не похож на пьяницу и бузотера. Хорошее лицо, открытое, глаза не лгут, правдивые, без лукавства, без заискивания, без страха. Очень ясные глаза, в них человека видно. Нет, не верит Оника Хамзину. Но проверить следует. И он все же переговорил с Рудным. И подписал приказ.

7

Еду Нариман покупал в вагончике, приспособленном под магазин. Много ли ему надо — чай, сахар, масло, хлеб, колбаса, сыр. Завтракал и ужинал дома. Обедал где придется. В