Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

Сегодня старика Таласбая нет. Он получил из дома весть, что старуха его заболела, собрался и быстро выехал из лагеря в аул, что находится где-то в стороне Байкадама. Тимофей Петрович по неотложному делу уехал в геологоразведочную партию в Нартас.

А с тех пор, как с ними попрощался долговязый Аманкул, прошло уже около недели. Вырос парень, вверх пошел. Стал помощником главного инженера на руднике Жанатас. Перед отъездом он устроил торжественные проводы. После первого же тоста Адиль захмелел и спросил прямо:

— Эй, ты! Ты же геолог, как же тебя взяли на работу в рудник? Что ты там будешь делать?

— А-а-а, брось, Адиль, ты все еще ребенок, — ощерился в улыбке Аманкул. — Если очень нужно, то и снег загорится. Надо только найти способ его поджечь. Да что там говорить… Все! Прощай, бродячая жизнь! Давайте за это и выпьем!

— Ну конечно, выпьем! — сказал радостно Адиль и заерзал, придвигаясь ближе, как это делают дети, еще не научившиеся ходить. — Знаешь что? Аманкул! Ты нас не забывай! Может, ты потом и меня на работу возьмешь, а? Оказывается, работа геологу и на руднике найдется, а? Все одно годится, а?

Так и проводили они Аманкула.

Остались в лагере Марзия и Адиль вдвоем, у самой каменной пасти ущелья. Разведчики ведут работу примерно в километре от палаток, вверх по восточному склону горы. Туда никакой землеройной машине не забраться. Бур установить тоже трудно. Копать приходится вручную. Работа их заключается в том, чтобы рыть шурфы метров в десять — пятнадцать, брать пробы на разных глубинах, нумеровать образцы, делать соответствующие записи, складывать камни в рюкзаки и тащить в лагерь. Вот и все.

В яме глубиной примерно в рост человека стоит Адиль. Почва твердая. С каждым ударом кирки она становится все более каменистой. Кайла звенит, высекая искры. Они красиво сверкают в полумраке ямы. Он нагибается, берет камень, осматривает его со всех сторон и швыряет на поверхность.

— Ну, девушка, — глухо говорит он из ямы, — записывай! Галонит. Да-да, это и есть галонит. Видишь сверкающие точечки? Блестки такие. Посмотришь просто — ну камень и камень, — однако это галонит.

— А что такое галонит? — спрашивает Марзия, отковыривая влажную глину с образца.

— Ты, девушка, такие вопросы не задавай, слышишь? Камни не любят неуважительных слов и пропадают с глаз человека. Гордые они, эти камни. Еще Омар Хайям говорил:

Месяцы месяцами сменялись до нас,

Мудрецы мудрецами сменялись до нас.

Эти мертвые камни у нас под ногами

Прежде были зрачками пленительных глаз.

Вот так, девушка! Откуда тебе знать, что будет через пару сотен лет. Может, твои прекрасные, как у верблюдицы, глаза тоже станут камнем, таким же, какой ты держишь сейчас в руках. Поэтому к почве, к глине, к камню надо относиться с уважением. Но из тебя никогда не получится геолог, учись ты хоть тысячу лет. Уже месяц, как ты собираешь камни, а до сих пор названия запомнить не можешь. Я же тебе сотни раз говорил, что галонит — это свинец.

— Господи, вот тоже удивил! Свинец! Да разве мы не фосфориты ищем? Зачем же нам этот галонит? Тащить еще лишний груз на горбу!

— Ты давай делай, что тебе велят. Откуда ты знаешь, может, рядом с тем свинцом как раз и находятся фосфориты.

— Если есть, то так и скажи.

— А этого-то я как раз и не могу сразу вам сказать, лапушка. Это лаборатория скажет, ясно?

— Лучше скажи, что сам ни черта не умеешь. Вот так геолог! Галонит, халхоферит, ферит, доломит, фосфорит и еще какой «ит»?.. Нахватался! Слушай, Адиль! Если в этой самой яме вдруг тебе попался бы золотой самородок величиной с конскую голову, что бы стал делать?

— Ну, такие бывают только во сне.

— А все же?

— А что делать? Взял бы да и выбросил к твоим ногам и крикнул бы: «Пиши, девка, «аурум»!» Вот и все!

— А если бы я схватила этот самородок, потом треснула тебя лопатой по башке и бросилась бежать? Тогда что?

— Ну, стал бы себе спокойно лежать, благо могила уже готова. Только, слышишь, ты уж и закидай меня сверху землей, ладно? А то птицы покоя не дадут, станут клевать меня, а я щекотки боюсь. Только думается мне, что ты меня из-за такого пустяка, как золото с лошадиную башку, убивать бы не стала. Не поднялись бы руки. Знаю я это. Ты же очень хорошая девушка.

— Говорят же, что при виде золота и ангел с прямого пути сворачивает.

— Ну, то ангел. Слабый дух, бесполый и несчастный мужик. А ты лучше ангела, точно тебе говорю.

— Ох, и любишь ты врать! Недаром зубы редкие, — обиделась Марзия.

Адиль работает голый по пояс. На голове у него плетенная из камыша шляпа, вся измятая. Тело его стало бронзовым на солнце, словно вручную отлитая статуя. Девушка тоже не спаслась от беспощадных лучей. Руки ее, не защищенные рукавами платья, обгорели, кожа с них сползала лоскутами, а лицо стало шершавым и красным. От солнечного удара повязывает она голову белым платком.

— Откуда ты взяла, девушка, что я брехун, а? Говори!

— Знаем! Мы тоже умеем видеть. И слышать тоже. Дурного сторонимся, болтуну не верим, коли драгоценный человек, то не отворачиваемся. Это мама в рифму говорила, только я уж забыла слова. Но одно ясно из всего сказанного: не дети мы, слава богу, кое-что понимаем.

— Ах, простите! А я-то собирался вам соску подарить! Ребенок, думаю… Ошибся, виноват!

Адиль хотел вылезти на поверхность, оперся о стенки руками, подтянулся, но поползла земля под его ладонями, и он снова сполз вниз. На него посыпалась земля, а сам он ткнулся носом во влажную стенку. Марзия, увидев, как упал в яму Адиль, звонко рассмеялась.

— Давай руку, джигит!

Адиль теперь уперся ногами в кайло и лопату, потом одной рукой взялся за край ямы, а другую протянул девушке. Ее ладошка скрылась в широкой руке парня. Адиль с трудом выбрался на поверхность, чуть не стащив в яму и Марзию. Может, он это нарочно делал. Но он что-то слишком долго возился и все тянул ее к себе, прежде чем вылезти из ямы.

Оба они задыхались от напряжения. Никак отдышаться не могли. Неужто и в самом деле устали? Или же сердце непослушное частит совсем по другому поводу? Ах, как оно стучит?

За прошедший месяц они успели ближе узнать друг друга,