Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

милиционер сообразил, что не годится отпускать меня одну. Крикнул: «Старшина! Проводите девушку до общежития!» Пришёл молоденький милиционер. Идём. Кругом безлюдье и ночное безмолвие. Где-то на улице Декабристов милиционер вдруг зашептал: «Какая ты милая!» и полез целоваться. Это был третий мой шок за день. В подсознании у меня крутились ещё стихи Маяковского из оратории. Наверное, поэтому я пробормотала от неожиданности словами Маяковского: «Ну вот: моя милиция меня бережёт»! И милиционер устыдился. Молча довёл меня до общежития. На прощание спросил, не хотела бы я с ним пойти в кино. «Ох, век бы не встречаться с вашим братом!» – подумала я. Отказала: уезжаю, мол, с хором на гастроли.

Когда я вошла под утро в 29-ю комнату, девы только и сказали: «Ну ты, Люси, даёшь! С утра тебя нет».

Да ну вас, девчонки! Хорошая я! Вот не знают они, что мне нужен только Валя. На концерте его не было, а я так надеялась. И через несколько дней, узнав, что он поёт в спектакле, я помчалась к окончанию спектакля к Оперному театру. Он вышел с группой артистов и не заметил меня. И, помня наш довольно-таки прохладный разговор, я не решилась окликнуть его. В дневнике я оценила свой поступок как дурацкий. К тому же на следующий день от стояния на холоде я заболела.

В дневнике записала: «Болеть продолжаю, но немного ожила. Целый день пишу письма, заметки для газеты, оформляю дневник. Пришла одна мысль: за год прочитать Карера».

Эк, куда меня завело! Для какой газеты оформляла заметки – убей, не помню. И Карера – толстенный том «Органической химии» – прочитать тоже, видать, с больной головы собралась. Надо сказать, на этом томе рукою Фимы Ковалёва было написано изречение, кажется, из «Козьмы Пруткова»: «Учись, мой друг! И подобно мудрецу ты достигнешь того, что будешь иметь право сказать, что ничего не знаешь». И подпись рукою Фимки: «В. Анисимов».

Значит, моя тайна давно не была тайной. Вон – и Фимка уже в своём дурашливом настроении подшучивает надо мной.

Да, нет! Девушка я всё равно была серьёзная. Об этом говорят записи в записной книжке.

«21 октября 1961 г. Получила зачёты по обеим практикам. Теперь я – полуспециалист».

«24 октября 1961 г. Целыми днями пропадаю на химфаке».

«29 октября 1961 г. «Севильский цирюльник» в Оперном театре. Прелесть! И сама опера, и исполнение. Локшин, Клёнов, Войта, Экало».

Перечислила имена свердловских артистов, гремевших тогда в театральной публике. Сын артиста Оперного театра Володя Экало пел в нашем хоре. Приходил на танцы в общежитие и однажды появился на химфаке. Нас увидел В. И. Есафов и ехидно сделал мне замечание:

– А Экало-то ухаживает за тобой! Да зачем он тебе нужен? Жёлтый, как лимон. Разве тебе такие парни нужны?

Я пробормотала:

– Он в хоре у нас поёт и просто так зашёл за мной перед репетицией.

– Знаю я эти «просто так». Да и тебе надо очистку твоих камафаратов закончить, а не в хоре петь!

«1 ноября 1961 г. Хочется учиться многому. Так ведь кто сказал, что с окончанием химфака всё остановится? Впереди так много дела».

«4 ноября 1961 г. Концерт в университете. «Жара плыла. Была жара».

«5 ноября 1961 г. Снова концерт… в институте охраны материнства и младенчества. Ха! Сплошное ха-ха!»

И ничего не ха-ха! Перед ответственным концертом в Оперном театре – мы должны были петь Ораторию Свиридова – Вадим Борисович решил устроить прогон исполнения в разных местах, желательно, не очень публичных в культурных кругах Свердловска. Это была своего рода генеральная репетиция. Надо сказать, нас так горячо везде принимали. А «ха-ха» потому, что мы шли в институте охраны материнства и младенчества по длинному коридору и видели за стёклами витрин заспиртованные в банках человеческие эмбрионы. Ребята хохмили: «Надо же! Сколько спирта вместе с закуской!»

«6 ноября 1961 г. Концерт в Оперном. Потом относительно весёлый разговор с Валей. Потом большой зноздёж на собрании. В общем, хорохория».

Концерт прошёл блестяще. Зал Оперного театра был заполнен до отказа. Присутствовала музыкальная элита города. У меня сохранилась программа концерта. В первом отделении была «Патетическая оратория» для баса, меццо-сопрано, смешанного хора и симфонического оркестра. И наш хор пел.

Во втором отделении пел русскую народную песню «Из-за острова на стрежень» солист Свердловского оперного театра В. Анисимов.

Большой зноздёж вряд ли был у меня с Валей – тут всё было так серьёзно. Просто мы с хористами расслаблялись после ответственного концерта и дурачились.

Но и обычная студенческая моя жизнь текла своим чередом. Я записала в дневничке план дальнейшего своего культурного роста: «В совершенстве овладеть языками: английским и немецким. Быть хорошо подкованной в музыке, в литературе и вообще в искусстве. Вот моя программа на будущее. Кое-что я делаю уже сейчас, но сейчас главное – химия. Я не хочу быть узким специалистом. Сделать свою жизнь интересной и полезной – это зависит от меня самой».

А сны-то какие мне стали сниться. Записываю в дневнике: «Сон. Синий воздух. Синее небо. Падают медленно крупные снежинки. Кругом снег. Я лежу в купальнике на снегу под жаркими лучами солнца, мне ни капельки не холодно. Кругом синё и бело. И хотя я одна, у меня в душе ощущение покоя, света и… счастья». Ну прямо – «очарованная душа» какая-то!

Ещё одна запись: «Я заметила давно, что редко-редко не звучит мелодия у меня в голове. Даже, если я сплю, что-то тихо поёт во мне. Но сейчас это печальные звуки, грустные».

И ещё запись: «Всё льётся, бьётся. Не могу работать. Завтра я его увижу!»

Я его увидела в Оперном театре со сцены. Он пел партию Валентина в «Фаусте». Пел хорошо. Я слушала из зала и млела. Хотела пойти за кулисы в антракте, но сдержалась.

А потом я узнала, что он куда-то надолго уехал.

4 и 5 декабря Вадим Борисович пригласил весь хор к себе на дачу в Раскуиху. Это была чудная и весёлая поездка. Катались на лыжах, дурачились, травили анекдоты.

Запись в дневнике: «Сегодня утром, пока все спали, я тайком убежала в лес на лыжах. Погода была мягкая. Снег немного подмёрз. Деревья стояли и словно думали. Тихо. Прелесть! Давно такого не было».

Ещё запись: «Обычно в это время года я хандрю. А нынче целый год для меня весна. Каждый день для меня – надежда. Каждый вечер – мечта и ожидание. И «это» не приходит».

А вот запись о нашей 29-й комнате: «В прошлом году мы смеялись: