Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

дня я не могла подняться с постели, а к вечеру надо было ехать на вокзал – наш хор уезжал на гастроли в Омск. Я, чувствуя себя хуже некуда как, передала Серебровскому через хористов свой отказ от поездки. Однако к вечеру я всё-таки оклемалась и, так как мне очень хотелось поехать на гастроли, я с пустым желудком, сине-зелёная и слабенькая, поехала на вокзал. Билет на меня из-за моего отказа не взяли, и я поехала зайцем.

В Омске нас разместили в общежитии курсантов речного училища, предоставив нам «каюты» сразу двух этажей. Но с других этажей, несмотря на строгий запрет начальства училища, в наши девичьи «каюты» стали захаживать молоденькие мальчики-курсанты. И вот такой курсант по имени Боря «причалил» ко мне. Никакого особого «зноя» у нас с ним не было. Посидит в нашей комнате, поговорим, и он уходил. Но потом он пришёл провожать меня на вокзал. С цветами. И на виду у всего хора и Вадима неожиданно крепко поцеловал меня прямо в губы, что вызвало град шутливых замечаний в мой адрес от наших хористов. Я была страшно смущена. Особенно стыдно было перед Вадимом: «Что он подумает обо мне?» Вероятно, хористы потом раззвонили по общежитию эту небольшую мою амурную историю. Но, скорее всего, я сама и рассказала своим девам об этом моём маленьком приключении.

В Омске мы с успехом исполняли «Патетическую ораторию на стихи Маяковского» Георгия Свиридова. Солировали студенты Свердловской консерватории, в том числе молодой бас-студент с неблагозвучной фамилией Ванюлин. Звали его Владимиром. Из-за неблагозвучности фамилии было решено объявлять его под псевдонимом. Наши шутники-хористы предложили называть его так: Владимир Омский. Мы-то смеялись при этом, но солист, наивный парень с деревенскими корнями, с типичными крестьянскими чертами лица, с мощным чубом (зато бас у него был самый настоящий певческий, уже обработанный профессионально в консерватории), не понял наших шуток и с готовностью принял этот звучный псевдоним. И когда наша конферансье Маша Дергачёва объявляла его со сцены словами: «Поёт Владимир Омский!», в зале среди омской публики неизменно витало оживление. А мы продолжали над ним подшучивать в свободное от концертов время. Я, изображая глубокое почтение к этому парню, важно попросила у него автограф. Он на полном серьёзе отнёсся к моей просьбе и подарил свою фотографию с подписью, на которой он был изображён… голым по пояс, с согнутыми в локтях руками, демонстрируя свои хорошо развитые бицепсы и сильную грудную клетку. Теперь объектом шуток стала уже я, и девчонки-подружки в общежитии стали острить на мой счёт, предлагая «для возбуждения» повесить сию фотографию над моей кроватью.

Наши небольшие пьянки-гулянки в 29-й комнате вносили некую разрядку в напряжённую студенческую жизнь на химфаке.

Пишу в дневничке:

«4-е апреля 1962 года:

Устала до чёртиков, а фактически ничего не сделала. Полдня возилась с углём, через который никак не фильтровалось. Как сюрприз – вакуум-перегонка ди-С6Н13-камфарата шла с разложением. Чёрт знает что! Легче становится, когда запою что-нибудь».

«11 апреля 1962 г. Солнце, солнце! Весна… А я хожу опустившаяся, грязная, лохматая. Дипломная работа».

«13 апреля. Мне снилось море с искристой голубой водой. Берег, усыпанный малахитовыми плитками с живыми узорами. Посмотришь на одну – там дремучие леса или горы. Посмотришь на другую – там реки в зелёных берегах. И мне снилась любовь… И голубая, искристая радость!»

Поэзия наполняла меня, но сама я стихи не писала: некогда, да и не могла выразить всю полноту моих чувств. Пением мне удавалось это лучше.

«19 апреля. Ощущение духовной свободы у меня бывает только во сне. Вот сегодня мне приснилось, что я плыву по сверкающему озеру, совершенно одна, и мне было так легко и свободно. Я не плыла, а летела».

«22 апреля. Утро. На улице снег. В душе у меня поют скрипки песню о несбывшейся мечте. Сегодня ночью я убедилась, что кое для кого я тоже стала песней о несбывшейся мечте. Поздно вечером неожиданно приехал с вокзала Ник. На вокзале остались его жена и маленькая дочка. Все они были в Свердловске проездом, и Ник сказал жене, что ему надо повидаться в городе с одним другом».

Комендантша не пустила его наверх к нам в комнату: было поздно, девчонки спали. Вызвала меня вниз, и мы с Ником стояли в тамбуре перед входной дверью.

Ник поинтересовался, не собираюсь ли я замуж за того парня, который у меня был год назад. Я открыла ему свой обман:

– И не собиралась, так как никакого парня, за которого бы я пошла, у меня тогда не было.

Он переменился в лице и спросил:

– Скажи, Люся, если бы я сейчас был холост, пошла бы ты за меня?

Я ответила:

– Нет. Потому что со мной ты не стал бы счастлив. Я уверена, что всё идёт к лучшему.

Вот так завершился мой детский семилетний роман – песня первой любви. Больше я никогда Ника не видела, хотя многое о его жизни знала от братьев и от Ани, жены старшего брата.

Вернусь в май 1962 года, когда в будущем времени всё было так неопределённо. Записываю в дневнике:

«1 мая 1962 г. Последний студенческий май. Он ассоциируется у меня с «Голубыми канарейками» – этакой нежной, сентиментальной мелодией. Тепло, даже жарко. Природа расщедрилась: нате вам, люди, хорошую погоду!»

«4 мая 1962 г. Самый своеобразный человек на химфаке – Есафов. Его все побаиваются, но он интересен. Горе тому, кто попадётся под его горячую руку. Но прекрасный рассказчик».

В лаборатории Есафов часто оставался и проводил какие-то свои эксперименты, но и при этом он веселил нас. Однажды Галка Быкова потеряла прибор для определения гидроксильных групп (О-АШ) по Чугаеву. Кто-то просто переставил прибор с подоконника на стол, уставленный разной химической посудой и приборами. А Галка смотрит на окно и, как сказал Есафов, схватилась за голову. При этом Есафов жестами изобразил, как она приставила ладонь козырьком к глазам, и стал прищуренными глазами пялиться на окно.

– Так вот, – продолжал он свой рассказ. – Нет прибора. Галиночка схватилась за голову и побежала к Зое Георгиевне. Зоя Георгиевна сказала: «Ой, батюшки!» – и тоже схватилась за голову. А прибор-то рядом стоит. Во-о-т он! – и делает заключение:

– Отныне ты не Галина Петровна, а Фефёла Петровна!

И долго он так и называл Галку. Ну а Зоя Георгиевна – это наша лаборантка на кафедре, она частенько помогала нам, а то и прикрывала какие-то наши огрехи в работе от гнева наших наставников.

В другой раз, закончив