Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

мою работу, я стала протирать спиртом малюсенькую линзу от рефрактометра немецкой фирмы «Цейс» и потому страшно дорогого прибора, но случайно уронила линзу на пол. И тут произошла какая-то мистика: стёклышко исчезло. Я боялась наступить на стёклышко и раздавить его, поэтому разулась и никого не подпускала к моему столу. Ползала на четвереньках по полу – нет стёклышка! Проверила подошвы обуви своей и всех, кто хоть на метр подходил близко – может, стёклышко прилипло к чьей-то подошве. А прибор надо сдать лаборантке в полном порядке. Сказала Зое Георгиевне, что потеряла линзу, и значит, прибором пользоваться нельзя. Зоя Георгиевна огорчилась и покачала головой:

– Ой, что тебе будет, Люсенька! Надо пойти сказать Вячеславу Ионовичу.

Я чуть не плачу. Стою у стола в полном расстройстве и со злости на себя пинаю старые, сломанные и безхозные лабораторные весы под столом. И вижу, стёклышко с характерным звуком падает с верха корпуса весов на пол. Как оно попало на весы под столом? Отскочило от плитки на полу, когда падало? Мистика!

На пятом курсе нам, дипломникам, уже доверяли работать в лаборатории подолгу одним. Ведь иной раз синтез и вакуум-перегонка длились так долго, что приходилось задерживаться по вечерам, когда дневная смена у сотрудников кафедры заканчивалась. Мы много проводили времени в лаборатории; иногда до глубокой ночи в наших колбах кипело и булькало, прерывать синтез было нельзя. У моей подружки Алёны научным руководителем был сам Есафов, и она работала на него – проводила «Исследования в ряду 1–6 диолов» по его тематике. Однажды она, закончив свою работу, уехала в общежитие, а мы с Ефимом остались химичить вдвоём. Мою реакционную смесь с температурой кипения выше 100 градусов нельзя было нагревать в стеклянной колбе на водяной бане, и для этой цели применялся легкоплавкий сплав Вуда в фарфоровой чаше, а чаша закреплялась на кольце над обычной электроплиткой. Сплав Вуда состоит из смеси висмута, олова, кадмия и свинца с температурой плавления 65 градусов. Видимо, я неплотно закрепила горлышко колбы в зажиме, колба просела вниз и ударилась о дно фарфоровой чаши в то время, когда сплав был уже нагрет до высокой температуры. Ну и колба моя треснула, реакционная смесь вылилась поверх нагретого сплава и вспыхнула. Столб пламени перед моим лицом. Я работала на обычном лабораторном столе, а вытяжной шкаф находился сзади меня и был, к счастью, выключен. Иначе бы столб пламени отклонился в сторону меня, могли вспыхнуть мои волосы и одежда. Я схватила асбестовое одеяло, крикнула Фимке: «Помоги!», и мы вместе загасили пламя одеялом. Но в воздухе пахло копотью и гарью. Опять командую Фимке: «Закрой дверь шваброй, чтобы никто не вошёл»! Не дай Бог, войдёт Зоя Георгиевна или ещё хуже Николай Иванович или Есафов! Ух, попадёт мне! Открыла форточки, включила вытяжной шкаф, чтобы скрыть «следы своего преступления». О том, что я могла сгореть или лишиться глаз, я не думала.

Пишу в записной книжке:

«5 мая 1962 г. Была защита курсовых работ. Я слушала, а думала о моей дипломной. Скоро и мне предстоит защищаться, только перед более солидной комиссией».

Вскоре нам предстояло «распределяться» на работу. Тогда после окончания вуза полагалось отработать там, где требовались специалисты. Заявки от предприятий приходили на химфак. Зимой пришла заявка на органиков в Новосибирск – в институт химии белка. Несколько органиков, и я в том числе, отправили наши резюме. Но потом вызов прислали одному Вите Ершову, так как не нужны были девчонки. В строящемся Академгородке не хватало жилья даже для сотрудников. Академики и доктора наук жили в тесных особнячках.

Остальные места, откуда пришли заявки для неоргаников – городишки типа: Аша, Юрюзань, Усть-Катав, Кувандык, Полевское. И для органиков и полимерщиков ничего порядочного нет. В общем, всё скоро должно решиться. Но я не отчаивалась, потому что ещё ничего пока толком не известно.

«14 мая 1962 г. Болею. Грипп. Идёт снег. Неужели деревья опять станут чёрными?»

«15 мая 1962 года. Вот он исторический день! Сегодня предварительное распределение. Места незавидные, и все здорово волновались».

В 12 часов мы собрались в 18-й аудитории, на двери которой кто-то повесил листок с изображением дипломника в виде обезьяны. Из пасти обезьяны вылетает слово: «Тише!», а мы пели хором: «Позабыт, позаброшен», «Разлуку». Пели во всё горло. Я была больна, по щекам моим струились гриппозные слёзы, тем не менее я тоже пела. Заглянула декан Мария Андреевна, удивилась нашей тоске, попросила более весёлых песен, и мы запели «Я люблю тебя, жизнь».

Наконец нас стали вызывать в актовый зал по одному. Начались первые сюрпризы и первые слёзы. А я собралась в Нижний Тагил на завод пластмасс, откуда пришла заявка на десятерых молодых специалистов. И я довольна, потому что это крупный город с крупной промышленностью.

Пишу в дневничке:

«19 мая 1962 г. Уф! Только что закончила анализы. Сижу в лаборатории с 8 утра и до 6-ти вечера. На улице несколько раз сменилась погода. Работы ещё много».

«21 мая 1962 г. Окончательно распределились. Были у ректора. Второй раз я была в его кабинете. Первый раз – на собеседовании при поступлении. Тогда я ужас как волновалась, а сейчас ни капельки. Я думала, что буду радоваться. Но мне жаль Свердловска. Ладно, не раскисай. Надо же посмотреть и другие города. Тагил рядом. Буду приезжать».

Все свердловчане со свердловской пропиской, естественно, постарались получить места в Свердловске. Валя Азарова, хоть и была свердловчанкой, пожелала ехать в Тагил вместе со мной и Аллой Светлолобовой. Но! Но она была уже в положении, и это внесло свои коррективы в её жизнь. Осталась в Свердловске, стала работать у Есафова на кафедре. Женатые получали места с учётом их семейного положения: супруги Малышевы поехали в Орск. Зубарева Радэма, Женя Беличенко получили свободные дипломы.

Главная сенсация при распределении: Ефим Ковалёв. Он должен был распределиться в Тагил, ибо туда распределилась Алёна, и у них дело шло к свадьбе. И вдруг – вот те на! Уже когда шло распределение, мы почувствовали что-то неладное. В коридоре перед ректорским кабинетом крутился какой-то человек, который потом зашёл вместе с Ефимом. Как оказалось, это был сотрудник ВУХИНА. Он привёз от института ходатайство персонально на Ковалёва. И хотя Ефим был без свердловской прописки, ему это место «сделали». Наша 29-я комната, да и все сокурсники недоумевали и были в шоке: а как же Алёна? Ну, Фимка, ну, ловкач!

Со слов Алёны, никакого предательства со стороны Ефима не было.