Королева Парижа. Роман-фантазия о Коко Шанель - Памела Биннингс Юэн

съеживаясь в комок, когда волны боли раз за разом накатывали на меня. Это было чересчур. Мне хотелось только одного – умереть. Я молила Господа о милосердии, просила позволить мне начать все сначала и жить в монастыре.

Поначалу Бой оставался со мной в спальне. Этьен предпочел ждать в библиотеке. Я отказалась лежать в кровати, потому что в положении лежа боль была сильнее. Но повитуха начала сердиться. Между схватками я прижималась к Бою, сидевшему рядом со мной, прислонившись спиной к изголовью кровати. Он обнимал меня сильными руками.

Я помню, как все изменилось. Я услышала, как часы в коридоре пробили два часа пополудни, и тут меня пронзила острая боль. Кажется, я закричала. Этот приступ был намного, намного хуже.

– Мадемуазель! – воскликнула повитуха, торопливо подходя ко мне, не обращая внимания на Боя, она схватила меня за плечи и потрясла. Она наклонилась так близко, что я чувствовала запах капусты в ее дыхании. Повитуха сказала, что время пришло, что теперь я должна лечь, чтобы родить ребенка. Бой изменил положение, и я жалобно застонала, когда он попытался освободиться от моей хватки, хотя я продолжала цепляться за него.

– Ну все, хватит, – сердито сказала повитуха, удерживая мои руки. – Я настаиваю, мадемуазель. Немедленно ложитесь. Немедленно, иначе я не отвечаю за здоровье ребенка! А этот господин должен удалиться.

– Делай, как она говорит, Коко. – Бой встал с постели. Я, плача, потянулась к нему, но повитуха толкнула меня на подушки и выпрямила мои ноги.

– Бой! – Я повернула голову, мои глаза молили его остаться.

– Месье! – Уперев руки в бока, повитуха встала между нами. – Вы должны выйти. Вы принесете несчастье.

Бой обошел ее, нагнулся ко мне и поцеловал в лоб. Затем, вырвавшись из моих объятий, он ушел.

Я плохо помню то, что происходило до рождения ребенка. Повитуха согнула мои ноги в коленях и развела их в стороны. А потом была боль, мучительная боль, и голос Эмильенны что-то нашептывал мне на ухо. Я чувствовала исходивший от нее аромат мыла и увядших роз. Милая, красивая Эмильенна держала меня, пока я рыдала, чувствуя, что мое тело как будто режут ножом пополам. А потом после долгого приступа боли повитуха приказывала мне тужиться, тужиться, тужиться, тужиться!

Громкий требовательный крик ребенка стал для меня сигналом, что все закончилось. Должно быть, я потом заснула. Когда я проснулась, в комнате были Эмильенна, Бой и Этьен. Все трое стояли возле кровати и улыбались. Рядом с ними стояла повитуха, державшая на руках маленький голубой сверток.

– Мальчик? – спросила я.

Она кивнула. Я протянула руки, и повитуха передала мне ребенка. Глаза у него были закрыты, малыш спал, но сразу же прижался ко мне, и по его телу пробежала легкая дрожь. Я осторожно коснулась носика сына, провела по нежным румяным щекам, поцеловала в лоб и притянула его ближе. В этот момент меня охватило чувство, которого я никогда раньше не испытывала. Этот ребенок мой.

Он был идеальным. Я держала его на руках, его голова касалась обнаженной кожи на изгибе шеи. Я коснулась тонких волосков на его голове и уткнулась носом в его макушку. От него исходил кисловатый пудровый запах, который изменил мои мечты, заменив старые грезы новыми желаниями.

У ребенка должна быть самая лучшая жизнь. Я буду любить и защищать моего мальчика. Глядя на спящего малыша, я молилась о радости для него, о мире и комфорте. Он всегда будет в безопасности, он всегда будет здоровым, счастливым и полным жизни.

А так как у него есть мать и два отца, он всегда будет обеспечен.

Я назвала сына Андре, потому что среди моих знакомых не было мужчин с таким именем. Даже когда мы с Боем поженимся, Андре останется моей тайной. Я скажу, что это мой племянник, сын моей бедной покойной сестры Жюли-Берты. И моего мальчика никогда не назовут незаконнорожденным. Это наш секрет, мой, Этьена и Боя.

Этьен говорил, что найдет кого-нибудь на роль подставного отца, вдовца Жюли-Берты. Он может написать об этом в письме. Этого должно быть достаточно.

Откуда мне было знать, что эта новая, всепоглощающая, самая нежная любовь к моему малышу станет концом любого шанса на счастье, а не наоборот?

Часть вторая

Глава тринадцатая

Париж

Лето 1940 года

Четырнадцатого июня 1940 года Париж затих, потому что в него вошли немцы. Из переулка рядом с Елисейскими Полями Ален, переодетый в одежду рабочего и в низко надвинутой на лоб кепке, смотрел, как торжествующие солдаты вермахта в шеренгах по восемь парадным шагом шли по проспекту следом за генералами. За ними проследовали наводящие ужас танки и пушки.

Горожане, привлеченные любопытством или желавшие бросить вызов, собирались небольшими группами на тротуарах и балконах вдоль проспекта. У большинства на лицах застыло каменное выражение, некоторые беззвучно плакали. Ален с изумлением увидел, как три дамы рядом с ним принялись аплодировать затянутыми в перчатки руками, когда солдаты проходили мимо.

Магазины в городе закрылись, окна были заложены мешками с песком. Трудно было поверить, что перед ним Париж, взятый без боя! Горячий густой воздух, в котором все еще держались остатки дыма и пепла, смыкался вокруг него, едва давая дышать. По шее Алена потек пот, рубашка намокла, спина зачесалась. Он не обращал внимания на дискомфорт. Его переполняла злость на тех людей, которые бежали из города при приближении врага.

Взгляд Алена упал на пожилого мужчину, стоявшего с прямой спиной на тротуаре и наблюдавшего за происходящим. Выживший солдат Великой войны, о которой говорили, что она положит конец всем войнам. Старик высоко держал голову, но руки его безвольно висели вдоль туловища. Взглядом он следил за серо-зеленой массой в форме вермахта, двигавшейся по проспекту. Гордое лицо старого солдата исказила печаль, по нему текли слезы.

Когда войска прошли, Ален вернулся на другой берег Сены в свою квартиру. Он отводил глаза, чтобы не смотреть на немецких солдат, уже срывавших французские флаги со зданий и памятников, с Лувра и мостов через Сену, поднимая вместо них черно-красно-белые флаги со свастикой. К тому моменту, когда Ален дошел до Нового моста, нацистские флаги реяли уже над башнями собора Парижской Богоматери. Эффективность врага поразила его.

Немцы хорошо подготовились к быстрой оккупации. На Левом берегу объявления о том, что вводится комендантский час, были приклеены всюду – на дверях, окнах, столбах, оградах. К семи часам вечера по немецкому времени горожанам предписывалось покинуть улицы. Все часы в Париже следовало перевести на час вперед в соответствии с часовым поясом