Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

Папа вернулся домой помятый и с серьезным отходняком, но как раз вовремя, чтобы поехать на единственную известную мне ферму в округе, где имелся телефон. Владелец телефона занимался сельским хозяйством не так, как все мы. Его хозяйство велось в лесу. Ему принадлежал большой скипидарный завод и рядом же помещалась деревня солидных размеров, где жили негры. Негры вырезали буквы «V» на соснах и прибивали под ними жестяные чашки, чтобы собирать вытекающий сырой скипидар. Они собирали скипидар ведрами, переливали в бочки и на запряженных мулами дровнях отвозили на разливной завод.

Папа позвонил доктору Шарпу и тот прибыл к полудню, традиционно накрахмаленный и могущественный как Бог, в черном пиджаке и с черной сумкой, наполненной магией. Немного погодя он сделался таким, каким я его никогда не видел. Булавками он определил, что в обеих ногах сохранилась чувствительность. Но это оказалось практически единственным, что он смог заключить, в чем открыто и признался. Он почесал затылок, потыкал здесь, потянул там и, наконец, сказал, что не знает наверняка, что у меня, но думает, что это детский паралич.

Он оставил что-то от боли и сказал, что приедет на следующий день. Когда он вернулся, мои ноги были натянуты до предела своих возможностей, а пятки свело так, что сзади они касались бедер. Доктор Шарп даже пригласил доктора Бранча из Бэксли. Но его, как и доктора Шарпа, мой случай сбил с толку. Мне сделали несколько уколов от боли, и доктор Бранч с доктором Шарпом сказали, что я больше никогда не смогу ходить. Наступило время великого горя для мамы и время настоящего ужаса для меня, поскольку я не мог себе представить, что же мне, ради всего святого, делать всю оставшуюся жизнь с такими вот выгнутыми ногами.

Так вышло, что спустя примерно четыре дня мимо нас проезжал табор. Цыгане нередко путешествовали по округу, промышляя чем только возможно: чинили кастрюли, сковородки и чаны, торговали, занимались мелким плотничеством — в основном крышами сараев и заборами. Но чаще всего они воровали. По крайней мере, большинство фермеров придерживалось именно такого мнения.

Как и Еврей, они одевались по-другому, и говорили с акцентами, отличными от нашего, а временами общались между собой на языке, звучащем для нас как визг несмазанного тележного колеса. Из-за их языка и одежды мы думали, что у них есть силы, отсутствующие у нас: проклятия, зелья и различные чудесные лекарства, которые можно получить за небольшие деньги или несколько цыплят.

Глава табора, очень старый человек, в какой-то степени похожий на Еврея, но без бороды, носивший на голове яркую повязку, а не черную шапочку, услышал, что я болен, и попросил пустить его в дом, чтобы осмотреть меня. Он сказал, что, возможно, сможет мне помочь, сказал, что у него в сумке может быть что-то, способное победить болезнь. Его сумка выглядела так же, как и у доктора, только у старого цыгана она была сработана из козьей шкуры, с которой не удалили шерсть.

Пока старик смотрел на меня, осторожно трогал мои ноги и голову, время от времени останавливаясь, чтобы порыться в своей аптечке из козьей шкуры, и в итоге продав нам пакетик с травами за 10 долларов — серьезная сумма по тем временам, — некоторые члены табора проследовали к загону и украли свиноматку. О краже мы узнали только на следующее утро.

Я пил отвар из этих трав десять дней, но по окончанию курса мои пятки не перестали все также прижиматься к заднице. Мы лишились 10 долларов и свиноматки.

Вслед за цыганами прибыла большая толпа людей: тети, дяди, двоюродные братья, и даже дедушка с бабушкой Хэйзелтоны, которые не часто выходили из дома, потому что пребывали уже в преклонном возрасте и походы давались им с трудом; кроме них приходили люди с соседних ферм, а вслед за тем какие-то незнакомцы из других округов — все они тащились сюда поглазеть как я лежал с сильным жаром и в ужасающих судорогах. Я знал, что они с неприличным напряжением пялились на мои ноги, что им больше всего хотелось прикоснуться к ним, и я ненавидел это, боялся этого и был унижен этим. Я чувствовал одиночество и беспощадность, сопровождавшую уродство.

Какое-то время спустя, на четвертый или пятый день после прихода доктора Шарпа с доктором Бранчем и их заявления, мол они не знают наверняка, в чем дело, но считают (озвучивая эту мысль передо мной), что я никогда больше не смогу ходить, и после того, как приходил мой дядя — тот самый, говоривший на языках, — после того, как он упал на меня в припадке глоссолалии, которая, похоже, никак не подействовала, к моей кровати привели целителя, приехавшего из округа Джефф-Дейвис. Насколько я помню, он очень долго простоял у моей кровати. Это оказался маленький человек с настолько выпуклой верхней губой, что за ней невозможно было разглядеть зубы, разве что самую малость нижних. Из-за хлопающей верхней губы он напоминал беззубого, а еще он никогда не снимал шляпу.

Он показался мне самым объективным человеком на свете. Все его знания отдавали научной уверенностью. Когда он говорил о том, что может сделать, его слова звучали как констатация факта. Его нисколько не беспокоило, если кто-то не верил, что он может сделать то, что, по его словам, он может сделать. Сомнения он встречал холодным безразличием.

— Я могу вылечить высыпания во рту этого юнца, — сказал он, все еще глядя на меня.

— Нет у него никаких высыпаний, — сказал яростно отрицавший всю эту ерунду папа, сидя у изножья кровати.

— Есть красные высыпания, желтые высыпания и черные, — сказал он. — Желтые высыпания хуже всего.

— Да Боже мой, нет у него ничего такого, — сказал папа.

— Боже, — сказал он тихо, почти шепотом, но с уверенной твердостью. — Боже? Ты сказал Боже? Вот как я исцеляю. С Божьей помощью. С Божьей помощью. Я не мог бы исцелять без помощи Его.

Папа фыркнул. У него получалось фыркать так, как звучит лошадь после пробежки. Я слышал, как он и мама спорили о том, приводить или нет целителя. Спор разрешился, когда он узнал, что они не потратят ни копейки. «Труд заслуживает того, чтобы за него платили, — говорил он, — а эти сукины дети ничего не