Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

с папой отдавали этой дитяшке еду из своей тарелки, отдавали ей весь сироп и весь творог, пытаясь наполнить деточку там, где она теряла мяско. Потом случилось чет странное. Девчулька сказала, шо поест одна. Она так болела, шо ей надо было долго и медленно есть, а то желудок ей задаст. Она говорила, шо одно только нушн сделать — пойти поесть за стоянку. Так они и давали этой девчуле все самое лушье со стола, а она все тащила и тащила это за стоянку, говорила там она мошт кушать долго и медленно. Аднашд ее папа пошел за ней на ту сторону стоянки и увидел, как делится она той самой едой. Делится со змеей. Ее папа сразу взял и убил змеюку.

Она остановилась, посмотрела на дальнее темное окно и в задумчивом удовлетворении облизнула зубы. Затем, будто опомнившись, она повернулась ко мне и сказала:

— Его девчона умерла еще до возвращения домой.

Ее голос все сильнее выравнивался, но при этом ускорялся, и она придвинулась на жестком стуле, а вместе с ней и я на своей кровати, в ужасе от всего услышанного.

— Вот так, дитяшка мой, я и сбежала от голубоглазой змеи с головой хсяйна. Когда я услышала о девчуле, которая взяла и умерла как только убили ее змею, я поняла, шо со мной станет так же, коль продолжу я туда ходить. Бог в Своей силе и милости взял и дал мне силы покинуть эту змеюку в канаве. Да и я не жалею. Нее, нееее, я ни о чем не жалею.

Поздней ночью она рассказывала мне о змеях-хлыстах — змеях, умеющих обвиться вокруг твоей ноги и хлестать тебя по спине и плечам своими пластинчатыми хвостами, погоняя тебя пока не загонят до смерти. А потом они тебя съедали.

Она рассказывала мне о змеях-обручах — змеях, с шипами на хвостах, умеющих сворачиваться в обруч и катиться туда-сюда по холмам за тобой. Поймает тебя такая и забьет насмерть острием хвоста. Если же промажет и вместо тебя попадет хвостом по дереву, то спустя пятнадцать минут дерево иссохнет, а все листья опадут на землю, поскольку в острие хвоста содержится смертельный яд.

В особенности ей нравилось говорить о суставчатых змеях, которых она иногда называла стеклянными змеями. Они отличались красотой и, казалось, являлись одними из немногих несмертоносных существ в ее мире. Стоило ударить суставчатую змею или хотя бы коснуться ее, как та разбивалась на кусочки длиной примерно с сустав пальца. Она продолжала делиться, пока ты был рядом и только после твоего ухода она собиралась воедино. Змее не причиняло боль деление на части, и она жила вечно.

Пожалуй, больше всего она любила говорить о своем почившем папе, умершем так давно, что она забыла его имя, в разное время называя его то мистером Уильямом, то мистером Джоном, то мистером Генри. Однако из всех имен, а встречались и другие, она предпочитала мистера Уильяма. Его ни разу не укусила змея, хотя он свободно ходил среди них. Он мог просто поднять руку и приказать змеям лечь, и они послушно прижимались к земле.

— Нук легли змеи, говорил мистер Уильям. И змеи замирали как собаки. Я спрашивала его как такое делается и он сказал шо не знает но думал бут любой мог бы сделать так подумав шо может так но сам он не знал как так выходило.

Посреди ночи, когда остальные члены семьи ложились спать или уже давно спали, она говорила не только о змеях. Весь мир она считала искаженным и полным теней, но понимала и искажения, и тени; она знала о них все и, похоже, никогда не считала странным, что всего лишь часть ее мира казалась мне такой. Однажды ночью, после того как я почти два месяца пролежал искалеченным в постели, она привычно втирала мазь в мои ноги. Она терла и мяла бесплотные, исхудавшие кости, одновременно болтая со мной. Внезапно она остановилась, склонила голову и, кажется, прислушалась.

— А теперь атех птицах, — сказала она.

— Птицах? — спросил я.

— Яж те рассказывала о птицах, дитяшка.

— Нет, — сказал я. — Ты не рассказывала мне ни о каких птицах.

— Говорила, тощн говорила.

Иногда посреди ночи она перевозбуждалась от долгих споров. Я не хотел, чтобы она металась, падала на мебель, поднимала на ноги дом, поэтому я просто лежал и качал головой, но больше не говорил ей «нет».

— Малец, те нельзя держать дома этих птиц, — сказала она. — Дом — не место для птиц. Птицам надо летать. Очень надо. Дикой птице не место в твоих руках. В вашем доме. Дом для людей. Деревья и небо — для птиц. Я говорила те о птицах.

У тетушки было не все в порядке с головой, и я это знал. Она была, как говорили в округе Бейкон, немного того. В округе Бейкон невозможно сойти с ума; ты просто был немного того. Она была такой маленькой, хрупкой, но в ее паучьих руках гнездилась удивительная сила. Под всегдашными объемистыми юбками ее кости казались хрупкими как у пташки. Она родилась рабыней и охотно рассказывала об этом. Но она не знала свой возраст. Когда ее спрашивали, она отвечала: «Около сотни». Мама не раз говорила мне, что тетушка немного того из-за своего возраста.

Нарочито жалобным голосом, от которого она наверняка растает, я попросил ее:

— Тетушка, я так хочу, чтобы ты рассказала мне о птицах.

Она снова склонила голову, прислушиваясь.

— Знаешь, птица мошт плеваться, как змея, — сказала она. — Плеваться прям как змея. Я знаю, ты знаешь.

Я не знал, что птица может плеваться, как змея, но из ее уст эти слова прозвучали как удивительная и неоспоримая истина. После того, как слова вырвались из ее старого, сморщенного рта, который все знал и обо всем рассказывал, мне стало трудно представить птицу, которая не плюется, как змея. И неважно, что я понятия не имел, как может плеваться змея.

— Птицы плюются как змеи и никогда не кусают в одно место двашд, — сказала она, делая паузу, выдерживая молчание и выжидающе глядя на меня. Потом, когда стало очевидно, что я ничего не знаю об этом, продолжила: — Прямо в рот.

Она встала со стула, подошла к кровати и наклонилась ко мне. Она подняла меня с кровати так же, как это делал мой папа, несмотря