Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

теплым. Я ехал на велосипеде вдоль реки через Конневицкий лес. За площадью у Малой ярмарки пошли незнакомые места, от вида которых я почувствовал себя не в своей тарелке. Чужие дома пялились на меня с двух сторон. Дороги я не знал и потому просто покатил наугад, держась трамвайных путей.

Вскоре я добрался до треугольной площади. Линденауский рынок. Девятнадцатый трамвай с лязганьем обогнал меня. Я поехал за ним. Из трамвая на меня глядели какие-то ребятишки, прижав носы к стеклам. Они были похожи на свинок. Я скорчил им рожу. Они рассмеялись. Вагоны исчезли за поворотом. «Шлагетерштрассе» – было написано на углу одного дома, внушительного дворца из желтого кирпича, украшенного башенками.

Я слез с велосипеда, приторочил его к уличному фонарю, закрыл замок и пошел. Макс назвал эту улицу Репербаном. Репербан, знаменитая торговая улица в Гамбурге. Я никогда ее не видел, но именно такой и представлял себе. По обе стороны, на сколько хватало глаз, тянулась сплошная череда магазинов и ресторанов, которые стояли вплотную друг к другу, будто взявшись под ручку. По тротуарам текла толпа, кто-то спешил, кто-то двигался прогулочным шагом. Множество людей. И шум.

В витрине одного небольшого магазинчика с товарами местного производства я обнаружил картонку, на которой красовалось милое приветствие посетителям: «Евреи нежелательны». По этой части Линденау, похоже, не слишком отличался от остальных районов города.

Через несколько шагов меня остановил какой-то старик в потрепанной одежде и попросил несколько пфеннигов. Он говорил так неразборчиво, что я не сразу его понял. При этом он все время нервно оглядывался, озирался – наверное, с головой у него было не в порядке. А с чем у нас вообще порядок? Я знал эти песни о том, что попрошайничество – вредоносная общественная язва и что не следует подавать этим бедолагам ни гроша, ибо такие подаяния лишь разлагают работу государственных органов опеки и призрения, организованную якобы наилучшим образом. Медный пятак перекочевал из одного кармана в другой. Перекошенное лицо старика просветлело.

– Удачи вам, – прошелестел он и побрел своей дорогой, предварительно посмотрев налево, направо и снова налево.

«Вам?» – удивился я.

Метров через сто улица резко свернула вбок. На доме под номером 11 сверкали большие черные буквы на бежевом фоне, из которых складывалась вывеска «Центральный кинотеатр». Все стены тут были завешаны киноафишами. Вероятно, это и есть то самое место, о котором говорил Макс. Но как-то здесь было пусто. Я повертел головой. На противоположной стороне улицы обнаружился гитлерюгендовец. Заметив меня, он наморщил лоб. Я отвел взгляд. Район был чужой.

Медленно я пошел дальше. Гитлерюгендовец растворился в толпе. Я считал боковые улицы. Альбертинер-штрассе. Кальвизиусштрассе.

Вдруг я услышал свист за спиной. Я обернулся, ища глазами источник звука, и увидел девочку, которая приближалась ко мне. Она была в черной вязаной кофточке с зеленой и красной каймой, на шее – красный платок. Все остальное было как у меня: кожаные короткие штаны на лямках, под кофтой – рубашка, белые гольфы, коричневые башмаки. Я сразу же узнал ее. На Малой ярмарке тогда я первый раз в жизни увидел девочек, постриженных под мальчиков. Первый, но, похоже, не последний.

– А я тебя знаю, – сказала она еще издалека. – Ты ведь дружок Рихарда, да?

Теперь она стояла передо мной.

– Привет, – сказал я. – Да.

– Чего ты тут делаешь? Ты сам откуда? Ты ведь живешь где-то в другом месте? Или все-таки в нашем районе?

– Не, – ответил я. – В Конневице. У нас там что-то обстановочка испортилась. Захотелось прогуляться спокойно. Вас заодно навестить.

Девочка кивнула.

– Понятно. Родители напрягают?

– Есть такое, – сказал я. – Кстати, меня зовут Харро, – представился я и протянул ей руку.

– Кетэ, – сказала она, пожимая мне руку. Ладошка у нее была теплой.

Я разглядывал ее лицо. Все в нем было чуть мелковатым: подбородок, нос, рот. Только серо-зеленые глаза выделялись. Ее мальчишеский облик сбивал меня с толку. Но лицо ее мне понравилось. Оно как-то трогало меня, вызывая где-то в глубине моей души, в самом потаенном ее уголке, теплые чувства.

Мы пошли вместе по Шлагетерштрассе. Люди расступались перед нами, как будто Кетэ расчищала нам дорогу невидимой дубиной. За спиной у нас раздавалось шипение, словно кто-то нес следом за нами корзинку со змеями. Кетэ, похоже, все это нисколько не волновало.

– Шикарно у вас тут на Репербане, – сказал я, чтобы отвлечь внимание от шипения.

– Ничего, терпимо, – протянула Кетэ. – Шлагетер, наверное, лопнул бы от злости, если б знал, кто тут по его улице шатается.

– Шлагетер, Шлагетер… А кто это? – спросил я.

– Как?! Ты не знаешь рурского мученика?! – Кетэ остановилась, уперев руки в боки. – Героя отечества?! Первого солдата Третьего рейха?! – Она ухмылялась. Зубы у нее тоже были мелкими.

– Я знаю только Адольфа, – ответил я. – Живу на улице, названной его именем.

Кетэ потерла себе лоб.

– Адольф, Адольф… А кто это?

Мы прыснули и зашлись в кудахчущем смехе.

Время промелькнуло, как яркая вспышка на небе перед грозой. Мы гуляли. Рассказывали друг другу всякую всячину. Ели мороженое. Мы не задавали друг другу никаких личных вопросов, но между нами установилась какая-то прочная связь. Мы были просто рядом. Без всяких задних мыслей, без всяких оценок. Это было совсем не так, как с требовательной и несколько властной Хильмой, и уж совсем не так, как с Жозефиной, общаясь с которой я всякий раз терялся, не зная, что там скрывается за прекрасным фасадом.

К вечеру площадка перед Центральным кинотеатром в несколько минут заполнилась линденаускими. Народу у них значительно больше, чем у нас, отметил я. Кетэ представила мне тех, кого я не знал. У нас у всех была одинаковая одежда. Наш тайный союз, новая семья разрасталась. Неприятности с родителями сдулись, как воздушный шарик, и растворились в воздухе.

Я уже собирался уходить, когда появился Макс.

– Что, решил поискать приключений? – спросил он своим звонким голосом. – Не ты один такой. Я вот сегодня смотался в Голис, это на северо-западе. Наши там собираются у Фридрихскирхе, народу у них – тьма. Только сегодня узнал. Хотят вот с нами встретиться. Чтобы все сошлись. Все-все. В каком-нибудь центральном месте. В старом городе!

Макс сиял. Тьма наших. Прямо дух захватывает, когда представишь себе, как десятки молодых людей из разных уголков города стекаются в центр и прогуливаются по сверкающей Петерштрассе. И все же я немного сомневался, что это будет действительно хорошо.

В следующее воскресенье в Конневице состоялось обсуждение не менее волнующих и не менее рискованных планов. Хильма предложила устроить что-нибудь 9 ноября, в день, когда страна вспоминала погибших