Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

был торжественно освящен Храм мучеников. Мы рады, что фюрер возведением этого Храма чести доказал: за него стоит умирать. Даже покойники могут продолжать служить его делу! Поднимайтесь, становитесь в наши ряды, разверните знамена! И пусть гремит под сводами среди колонн раскатистое «ХАЙЛЬ»!!!!

Из кухни доносился солоновато-кисловатый запах чечевицы. Я встал, пошел к Эдгару и дал ему доску. Продолжая одной рукой мешать ложкой в кастрюле на плите, он взял доску в другую руку и начал изучать написанное. Он смотрел на текст. На лбу у него нарисовались складки. Движение ложки стало механическим. Он стоял и читал. И читал. В кастрюле все булькало.

– Скоро будет суп готов? – раздался тоненький солнечный голосок. Лени появилась в дверях.

Эдгар посмотрел на меня. Глаза его сияли.

– Харро, ну ты хитрая лиса! Если мы это напечатаем, да еще и стекло не повредим, то никто сразу и не догадается, что к чему, а кому надо – тот поймет. Отличная работа. Отличная работа!

Он выключил плиту и кивнул сестре.

– Все готово, – сказал он. – Поешь с нами? – спросил он меня.

– Конечно, – ответил я.

За окном стало уже совсем темно. Мы сели за стол и принялись работать ложками.

– А когда мама с папой вернутся? – спросила Лени через некоторое время.

– Не знаю, дорогуша, – ответил Эдгар. – Мама ночью придет, у нее сегодня вечерняя смена, да пока еще доберется – дорога дальняя. А папа вот-вот появится. Все ищет работу, – добавил он, повернувшись ко мне.

Я быстро проглотил целый отряд чечевичин. Суп у Эдгара получился такой же, как у моей мамы.

– Да, это, наверное, тяжело, когда сталкиваешься с такими проблемами только потому, что у тебя не те убеждения, – сказал я.

Эдгар вздохнул.

– Такие проблемы – это еще ладно. Главное, что я почти никогда не знаю, где он, чем занимается и когда вернется. – Эдгар смотрел в тарелку, склонив голову набок. Тарелка у него была еще почти полной. – Дурацкое чувство, когда сын беспокоится за отца больше, чем он за сына.

Я покосился на Лени, но та безмятежно рисовала ложкой на поверхности супа круги. Либо она не вслушивалась в наш разговор, либо делала вид, что ничего не слышит. Я как-то вдруг осознал, какой груз лежит на плечах у Эдгара и сколько тревог за всю семью.

– У моих родителей есть пишущая машинка, – сказал я, когда мы справились с ужином. – Если наши одобрят этот вариант, я напечатаю текст в трех экземплярах.

Эдгар кивнул.

– Да, только доска нам нужна. Давай перепишем текст.

Он пошел за бумагой – перерыл все в гостиной, потом в кухне, потом в спальне. Он открывал шкафы и ящики. Чертыхался. И начинал все с начала. Кончилось тем, что он вручил мне страницу из какой-то газеты.

– Вот, возьми, – сказал он. – Это из «Красного знамени»[58]. Отец получил из-за границы. Надеюсь, он не будет возражать, если мы пустим его добро на благое дело. Но только смотри, не попадись с этим по дороге!

Я переписал текст, втиснув его кое-как на поля, потом сложил страницу в несколько раз, сунул многослойный пухлый четырехугольник в карман и стер все с доски.

Генрих рассыпался в похвалах по поводу моего сочинения. Рихарду и Вилли оно тоже очень понравилось. Хильме хотелось более резких формулировок. Пит, которому весь текст показался совершенно непонятным, предлагал заменить его чем-то другим. Жозефина воздержалась от комментариев. В итоге сошлись на том, что ничего менять не будем. Я был горд собой.

Улучив момент, я вытащил из родительских запасов несколько листов хорошей бумаги и напечатал три экземпляра, стараясь печатать медленно и внимательно. В правом верхнем углу я указал место и дату. Теперь можно было действительно подумать, что это какое-нибудь официальное объявление или распоряжение районного группенляйтера[59]. Главное дело было сделано, осталось только провести намеченную операцию.

В этом году девятое ноября пришлось на понедельник. Накануне, в воскресенье, уже с утра воздух был пропитан мягкой туманной влагой. Мир за окошком расплылся в нечетких очертаниях. Похоже, снаружи стало холодно. Вечером припустил мелкий дождик, сыпавший с неба мелкими каплями, как будто пробивавшимися сквозь частое сито.

Около десяти вечера я пожелал родителям спокойной ночи и улегся в постель. Я смотрел в темноту. Напряженно прислушивался. Постепенно веки и все тело стали наливаться тяжестью. Папа с мамой, похоже, и не собирались спать. В гостиной работало радио, из которого лилась какая-то музыка. Я щипал себя за уши, теребил щеки, чтобы не заснуть. Мне нельзя было ни в коем случае пропустить назначенную встречу. Ведь у меня было главное – напечатанные тексты.

Наконец я услышал легкий стук дверей, шаги в коридоре, потом опять шаги, чуть более торопливые. Открылась дверь в спальню. Потом все стихло. Я посмотрел на часы. Скоро полночь. Я потихоньку выбрался в прихожую, снял с вешалки отцовское пальто и шляпу, вернулся к себе в комнату, там нарядился и сунул приготовленные листки в карман пальто.

В парадной царила абсолютная тишина. На цыпочках я спустился по лестнице. И вот я уже на улице вместе со своим велосипедом. На улице не было ни души. Мне казалось, что за каждым темным окном скрывается какой-нибудь бдительный наблюдатель, следящий за мной.

Я решил не ехать прямой дорогой, а сделать крюк и потому свернул сначала на Шеффелынтрассе, доехал до Байришерштрассе, оттуда направился в сторону Видебахплац, а затем по мелким улочкам вырулил к Брандштрассе, подкатив к церкви с другой стороны. По дороге мне встретились две машины и один пешеход. Трижды моя рука непроизвольно потянулась к карману. Я как-то вдруг осознал, что все это может закончиться для меня тюрьмой. Или еще чем похуже. Соленые капли пота текли у меня по лицу, когда я добрался до цели.

Хильма и Генрих были уже на месте, они стояли, прижавшись к стене, как две тени. Вскоре появились Эдгар, Рихард и Пит, подъехавшие с разных сторон. Мы подождали до половины первого ночи и тронулись в путь.

– Сначала на Элизенштрассе, – сказала Хильма. – Доска объявлений там висит в темном углу.

Мы катили по городу. У меня было такое чувство, будто все это уже когда-то было. Может быть, я что-то подобное уже видел во сне, может быть, наш ночной «десант» напомнил мне вылазку на Любшюцские озера, а может быть, это странное ощущение чего-то родного и знакомого возникло откуда-то еще, – на этот вопрос у меня не было определенного ответа.

Когда мы подъехали к педагогическому институту, Эдгар, не мешкая, сразу приступил к делу и занялся