Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

порвать ноздри, чем заменить трубку, то имеем что имеем. А остальной экстерьер, например, кривизна носовой перегородки, это удар жестяной кружкой во время сна. Соседи по камере в первом корпусе попались не бессимптомные и вялотекущие, а настоящие, и симптомы у них были о-го-го! Тремор головы — это от лошадиных доз галоперидола, побочка.

Николаю надоело, что с ним все сегодня разговаривали не по-русски.

— А почему кормила-то через нос эта Софья? Лечение, что ли, такое?

Вероника перестала ерничать. И сказала серьезно и тихо:

— Потому что иногда человек не в силах есть, зная о том, что творится вокруг, от отвращения не может. Вот, вы, например, знаете, что наша армия не так давно на танках оккупировала чужую страну и устроила там побоище не хуже нацистов? Вы извините, я много говорю, намолчалась тут.

Николай вскочил, схватил пальто и хотел уже выбежать вон из этого гиблого места, но Татьяна вдруг открыла невидящие глаза.

— Ладно, у меня кроссворд, пойду покурю, а вы тут разыгрывайте пока своих братьев Гримм, — сказала Вероника, поднялась и быстро ушла, шаркая тапками и тряся головой.

Николай уронил пальто и бросился к жене.

— Танька, милая ты дура моя! Это я, Танька, здесь я, Танька, я за тобой пришел! Ты меня слышишь? Слышишь, Танька?

Глава 11

«Трубка Товарища Сталина»

Обратно на остановку Николай шел через лес в темноте. Тропка освещалась редкими фонарями, и большие хлопья снега падали в их свете медленно и торжественно.

Никакого разговора с Татьяной, конечно, не получилось. Она только открывала рот, как рыба под прозрачным льдом, но главное — жива.

Николай думал, какое же гиблое место эта психушка. А точно ли все в палате спали, когда эта психическая сказала страшные слова про нашу армию? А вдруг кто-то из них притворялся и все слышал? Возьмет и донесет — «велись разговоры»? Вот, черт, попал. Ну да, кто их будет слушать, больных на голову, даже если донесут! Однако уверенности в этом не было.

А Татьяна как придет в себя, он тут же заберет ее домой. Доктор попался хороший, повезло.

Николай шел через двор Красных Работниц, куда, квартируя у Зинки, не заходил уже месяца два. В чернильном небе над ним горело созвездие из семи звезд. Все мальчишки в детдоме знали: никакая это не Большая Медведица, это созвездие Трубки Товарища Сталина. И он, огромный, на все небо, держит ее в невидимой руке и смотрит на них сверху из темноты. И всех-всех видит, а его — никто.

Дверь квартиры оказалась опечатана. Пока Николай стоял и решал, что делать, на площадке открылась дверь напротив, и с мусорным ведром вышел Леха Кузьмин, сосед, тоже инструментальщик, из пятого цеха.

— О, Колька! Вернулся! Рит, иди сюда, Колька вернулся!

Николай и охнуть не успел, как радостный Леха, поставив на пол ведро, полное овощных очисток, сорвал бумажки с печатями.

— Леха, ты что?! Это ж милиция…

— А что? Ты ж в квартире прописан? Прописан. Значит, имеешь полное право.

Тут же в дверном проеме показалась Рита, Лехина жена, учительница начальных классов и отменная кулинарка. Кузьмин привез ее из-под Черновцов, после армии. От запаха борща из-за ее спины с ума можно было сойти. Николай заметил ее беременный живот.

— Коля, давай к нам ужинать!

Они сидели за круглым столом и ели алый борщ с янтарным мясным наваром, с салом, зеленью и чесноком, и пили, и пели «По диким степям Забайкалья»…

Про психушку ничего Николай им рассказывать не стал. Сказал, в больнице Татьяна, в городской. В травматологии. Упала случайно на улице.

Они понимающе переглянулись, ну и ладно.

Потом Рита ушла мыть посуду и укладывать мальчишек-близнецов, а Леха уверял, что на этот раз у них с Риткой точно девчонка. Два солдата стране есть, теперь нужна санитарка. Рдел лицом и смеялся, переполненный своим семейным счастьем.

Николая вдруг осенило, что все у них с Татьяной пошло наперекосяк, потому что на стол они поставили телевизор, а ели на кухне, кое-как. А в доме должен быть хороший стол, круглый, и за него должна каждый день садиться семья, вот как у Кузьминых.

И Николай решил, что завтра же возьмет неделю отгулов и побелит стены в квартире и потолки, а потом поищет где-нибудь круглый стол. И привезет Татьяну домой, когда ее вылечит этот лохматый доктор в круглых очках. Доктор хороший, вылечит! И они всё начнут сначала, как следует. Вот только Луша…

— О Луше ничего не слышно пока? — наконец осторожненько спросила Рита из кухни.

Николай покачал головой, бесконечно благодарный ей за это «пока», а Леха сделал жене страшные глаза и подлил Николаю еще водки.

За полночь он вернулся в свою заброшенную квартиру, встретившую его настороженной, скорбной тишиной. Прошел в кухню.

Щелкнул выключателем.

Кухня стояла ободранная, пустая.

Ночью, в пустой квартире, на скрипучей панцирной сетке Лушиной кровати, Николай опять шел по заснеженному лесу, вслед за исчезнувшим санным обозом. Вдруг впереди темная точка: значит, остановились! Его ждут! И он несется со всех ног, и с еловых лап осыпается снег. А с саней сходит бабушка Лукерья в своем тулупе, раскрывает ему навстречу руки и кричит: «Ну, беги, Коленька, пострел! Беги же сюда, скорей!»

И он бежит, выбиваясь из сил, увязая в снегу, чтобы, добежав, упасть в ее тулуп и задохнуться от теплого навозного духа и любви, но не уменьшается расстояние, не становится ближе объятие. И зря кричит, зовет, машет и ждет его бабушка Лукерья. Он понимает: не добежать. Скрипит от мороза снег, кричат черные птицы. И всю жизнь после этого сна просыпается он с острым чувством отчаяния и потери, потому что добежать не удавалось ни разу.

…Разбудил громкий стук в дверь, от которого высоко подпрыгнуло сердце.

На пороге высилась Зинаида в огромной песцовой шапке, из-под которой выбивались тугие желтые локоны боевой завивки.

Николай стоял в дверях, взлохмаченный, босой, помятый. Женщина криво усмехнулась. Именно таким она и хотела его увидеть, и он не разочаровал. Швырнула ему под ноги его чемодан. Он отступил. Чемодан открылся, оттуда вывалилось его жалкое тряпье. Опасная бритва отлетела прямо под ноги.

— Я возвращаю ваш портрэт, — произнесла Зинаида наверняка заготовленную фразу, но не уходила, словно ей хотелось подольше насладиться видом его ничтожества, а Николай, страшно обрадованный, не знал, что и сказать.

Она ведь надела лучшее свое пальто с песцовым воротником, кожаные перчатки, лицо накрашено тщательно, как в ресторан — по всему было ясно, что без последнего слова она не уйдет.

— Так неудачником и помрешь, Николай Речной. Тебе протягивали руку,