Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

остановился невесть откуда взявшийся желто-синий милицейский «козлик». Из него, хлопнув дверью, вышли и направились прямо к ней двое в форме… Она заскользила по льду резиновой подошвой, стараясь то ли уползти, то ли подняться, а они остановились над ней: у одного были ботинки новые, у другого — нет.

Ее подняли брезгливым рывком.

— Так, с утра валяемся на тротуаре в состоянии алкогольного опьянения. Оскорбляем вид социалистического города. Бродяжничаешь давно? Скобеда, оформляй путевку в вытрезвитель, — сказал милиционер с пожилым лицом, но в новых ботинках.

Напрасно Таня умоляла и объясняла, что не валялась, а была несправедливо вышвырнута и водки выпила самую малость.

Ее запихнули в вонючий «козлик» с решетками на окнах и двумя ледяными лавками. Повезли обратно, на Новый берег.

— Отпустите, пожалуйста, меня дочка дома ждет. Я за хлебом вышла, — в ужасе врала она в окошко между кабиной и обезьянником. — Я не бродяжничаю, у меня и квартира есть, на Красных Работниц. Мне домой надо. Пожалуйста.

— Адрес.

Она назвала адрес.

— Фамилия?

Услышав фамилию, пожилой спросил:

— Погоди. Девчонка, какая осенью пропала, не твоя? Как ее звали-то, погоди? Лукерья, точно! — вспомнил пожилой. — В мое дежурство розыск оформляли. Имя-то редкое, запомнил, — объяснил он напарнику.

— Дочка, дочка это моя! — вцепилась Татьяна в решетку. — Я ее день и ночь ищу!

— Оно и видно, как ищешь. Таких матерей, как ты, надо расстреливать, — сказал молодой напарник, что вел машину. Его свежее крестьянское лицо искривила презрительная убежденность. — Вот ставить к стенке и расстреливать.

Пожилой ответил то ли себе, то ли Татьяне:

— Дело-то закрыто. Нет тела, нет и дела. Но, если честно, тел таких сколько хочешь. Лихач какой-нибудь сбил, а потом — в багажник, вывез в лес и закопал где-нибудь. И все, концы в воду. Страна большая, вон сколько народу можно закопать! Девчонке-то твоей сколько было? — не унимался пожилой.

— Одиннадцать, — прошептала Татьяна, чувствуя, как наползает плотная темнота откуда-то сбоку.

— Дочка еще в сентябре пропала, а брешешь, что она дома ждет, что за хлебом… Вот взять бы ее, Юрь Сергеич, и за дачу милиции ложных сведений… — начал было молодой.

— Да погоди, Скобеда, ты на дорогу лучше смотри, вон наледь какая, — пожилой уже обращался только к напарнику. — В ДТП, слышь, мальцов сбивают то и дело. Сбил и зарыл. Маленькие, удобно. Вот прошлой весной, как снег стаял, мы у Подгорска, вдоль Московской трассы, откопали девчонку, грузовик сбил… Даже я, слышь, Скобеда, уж насколько на службе всего насмотрелся…

Газик накренился, Татьяна слетела с лавки на пол.

— Ох, и поземки сегодня. Ты на дорогу-то смотри, гусь лапчатый.

На полу Татьяна вдруг, как в яркой вспышке, увидела Лушу на дороге. Лушу, распростертую, как тряпичная кукла, шапочка с пчелками, на пчелках кровь…

Господи, вот оно. Жизнь за жизнь. Вот как Зоя отомстила. Убила Лушу. Машиной «Хлеб».

Татьяна Речная уже ничего больше не слышала.

— …А ну, Скобеда, включай сирену — и в скорую. Кончается задержанная-то, не дышит. А нам жмурик на участке в конце месяца ни к чему.

Глава 10

Доктор Мунк

(Шесть месяцев после исчезновения Луши)

Из общежития от Зинки Николай понесся прямо к рынку.

Оттуда на сто первый километр отходил тридцать восьмой автобус. Автобус полз бесконечно. Николай был единственным, кто сошел на этой остановке. Среди еловой зелени, далеко в лесу виднелись корпуса белого кирпича, куда, как призналась Зинаида, угодила Танька. Он спешил.

Параллельно утоптанной тропе шла лыжня. Навстречу Николаю красиво скользила веселая, румяная семья — родители и девочки-подростки, все в свитерах домашней вязки. И были они — недосягаемое загляденье, как с плаката в поликлинике о пользе спорта, что обычно вешают рядом с печенью алкоголика и легкими курильщика. Ладно и легко летели эти прекрасные люди мимо заснеженных елей, и, переполненные восторгом движения и бытия, они улыбнулись высокому, сухолицему человеку в шапке из искусственной цигейки, который торопливо, точно опаздывал, шагал к корпусам психбольницы. Человек их улыбок не заметил.

— Вот, Алексан Самойлыч, хорошо, что вы спустились. Говорю ему, часы посещения закон-чил-ись. Хотел прошмыгнуть. Теперь дебоширит. Говорит, тут, мол, моя жена давным-давно, а в какой палате, не знает. Говорю, посещения до трех, а он — пропусти, и все. Хотела уже старшине звонить в первый корпус, — пулеметно тараторила короткостриженая вахтерша, ростом выше Николая. Белый халат подчеркивал апоплексическую возмущенность щек.

Ее внимательно слушал пожилой врач, поблескивая круглыми очками и рассматривая Николая так, словно определял диагноз. Седые лохмы на его голове напоминали остывший пепел.

— Доктор, ну хоть вы… Я говорю ей, жена моя здесь, давно пропавшая, Речная, Татьяна Владимировна. Я думал, уже никогда, думал, убили, замерзла… А эта дура не пропускает! Мне только увидеть, два слова сказать — и назад. Вот честное слово. Я завтра приду в приемный час этот ваш. А сегодня хоть увидеть, что здесь она, что живая.

— Вот завтра с двенадцати до трех и приходите, — устало сказал врач и повернулся, чтобы уйти.

— Слыхал, что сказано? Давай, пошел отсюда! Я тебе щас покажу дуру… Щас вон шваброй!

— Подождите, как фамилия, вы сказали? — обернулся врач. Сбоку он оказался очень сутулым, чем походил на взлохмаченный вопросительный знак.

— Речная. Татьяна.

— Варвара Федоровна, выдайте товарищу халат.

— Да что же это? Да как же…

Николай, в белом халате поверх пальто, напряженно, чувствуя себя как корова на заборе, сидел на краешке стула в кабинете с табличкой «Заведующий отделением. Александр Самойлович Мунк».

Доктор продолжал рассматривать Николая диагностически. Он на всех так смотрел. Спешить ему было некуда. Двадцать три дня назад у него умерла жена. Со дня похорон он круглосуточно находился в отделении.

— Долго же вы супругу искали. Речная в начале февраля поступила.

— Не мог. Мне бы повидать ее, два слова сказать, и все, и уйду. — Николай почувствовал неладное в уважительности врача.

— Какие-либо слова она сейчас вряд ли услышит. Большая доза аминазина. Попытка суицида. И уже вторая. Первая была в городской больнице, в кардиологии, за что ее сюда и перевели. Есть примета, что на третий раз суицид обычно удается… Отсюда и дозировки.

Ничего из этих слов Николай не понял, кроме того, что с Танькой дело плохо.

— Мне бы ее увидеть, и уйду, честное слово, — упрямо повторил Николай. — А случилось-то с ней что?

— Во вторник ваша жена поднялась по пожарной лестнице на крышу и пыталась броситься оттуда. За ночь подморозило, гололед во дворе. Мокрое место бы осталось. Санитар заметил и вовремя предотвратил.

Николай сидел, огорошенный. Наконец, понял. Спросил глупо:

— Почему она это?..