Сыновья профессора - Бруно Саулит

мой больной в бреду. Притащили каких-то лекарств, просто смех. А я ничего. Уехать нельзя, может быть понадоблюсь. Через неделю мой старик уже курит махорку и соображает, что будет делать после войны. Я собираюсь домой, вдруг приводит командир, подает мне руку и спрашивает, на чьей я стороне. Посмотрел я ему в глаза. «Ясно и так, — говорю, — чего зря спрашивать?» — «Ладно, — говорит командир. — Зачислить о отряд! Будет свой врач».

Так я стал партизаном. Иной раз случалось брать в руки автомат, перестреливаться с шуцманами; а больше все-таки я орудовал своим скальпелем. В сорок пятом распрощались: они по домам, и в университет. Понравилось мне это живодерское ремесло!

Тем же летом поехал я в Элейю, хотел разыскать свою девушку. А где она, никому не известно. Считали, что я от нее сбежал, потом и сама она куда-то исчезла — смутные были времена.

— Так больше и не встречал ее? — спросил Петер.

Делвер молча сгребал золу, словно пытаясь как можно дольше уберечь мелькавшие ы ней красные угольки.

— Встретил. Через пять лет, на операционном столе! Я тогда уже у твоего старика работал. Медсестра говорит: «Привезли какую-то женщину. Подпольный аборт, вряд ли останется в живых». — «Посмотрим», — говорю. Вошел в операционную, посмотрел, и опять пот по лицу потек… Она, только ужасно изменилась. «Не надо!» — закричала. Наверно, узнала меня. А может, и пет; лихорадка градусов сорок… Тогда у меня дрожала рука. Единственный раз в жизни!

— И что?

— Умерла, конечно. Хотел я уйти с работы, а профессор меня выругал: не твоя, мол, вина, что шальная бабенка сбилась с дороги. Может, это и верно, а может быть, все-таки я виноват: зачем промолчал тогда о своей любви?»

Костер погас. От углей подымалась лишь тонкая струйка дыма. Первый утренний ветерок зашелестел листвой ольхи, где-то поблизости монотонно забил дергач, над заводью вторил ему одинокий крик дикой утки.

Делвер поднялся и молча посмотрел на небо. Восток загорелся ярко-алым пламенем, розовый свет постепенно разливался по всему горизонту, приобретал белее спокойный, бледный оттенок, а из-за зубчатых вершин леса вырвался край ослепительно-желтого диска; он становился все больше, поднимался выше.

— Коши вынимать надо, — распорядился доктор. — Солнце-то какое!

Минут через десять пожитки были сложены, и раколовцы вышли на дорогу. Петер обулся и надел пыльник — утро было прохладное.

— Да бывает в жизни, — пробормотал он, вспоминая рассказ Делвера.

— Что? — Делвер отшвырнул ногой камешек, так что тот поскакал в канаву. — Холодно? Ко всему привычка нужна! Через полчаса будет автобус, поедем в Ригу греться.

17

Рижское лето начинается лиловой сиренью в садиках за Даугавой, расцветает многокрасочными разноцветными тюльпанами в сквере оперного театра, и вот уже весь Кировский парк утопает в сугробах белых соцветий, чтобы люди, даже в большом городе, идя по своим будничным делам, вдыхали медвяный аромат и знали, что солнце выше всего поднимается в полдень, а лето бывает в зените, когда цветут липы. И как солнце, достигнув середины небосвода, опять опускается к горизонту, так и лето, изжив пору самой пышной красы, впадает в уныние и медленно, словно нехотя склоняется к осени.

От неведомых причин вдруг начинают желтеть клены, а ветер, в утренние часы гонялись по еще пустым улицам и терзая деревья вдоль канала, целыми пригоршнями срывает увядшие листья и расшвыривает их повсюду, как капризный ребенок свои игрушки.

Люди поглядывают на небо, и все чаще поднимают воротники пальто, календари неумолимо показывают середину сентября. Мы вздрагиваем, еле высунув нос из воротника — неласкова и мокра наша осень, много принесет она дождей и ветров. Но выпадают и на диво солнечные деньки, светлые, приятные и немножко грустные, как воспоминания о минувшем лете.

Одно из таких воскресений Виктор и Айна проводили на меллужских дюнах. Над морем кружились чайки, то пролетая над пляжем и бросаясь в серую воду, то опять взмывая кверху, и тогда казалось, будто беспокойные белые птицы сами не знают, что им надо. Ветра почти не было, волны лениво катились к берегу, и вековые сосны шумели просто так, по привычке.

— От этой тишины мне порой становится жутко, — прикрыв глаза, проговорил Виктор. — В наши годы нужны бури, нужны сильные порывы.

Айна не ответила. Слова казались излишними, хорошо было молчать и слушать Виктора.

— Это бесспорно, — продолжал он. — Старшее поколение сражалось, терпело невыносимые лишения, а мы? Все уже достигнуто, завоевано. Не заведет ли нас эта тихая жизнь в болото мещанства?

— Ты так думаешь?

— Я не говорю о тебе. Ты хочешь стать и станешь врачом. Ну, а я? Еще год, и университет останется позади. А дальше? Учить ребятишек где-нибудь в Латгалии? Устраиваться в какую-нибудь редакцию?

— Почему бы нет?

— Нет, Айна! Этому не стоит посвящать свою жизнь, — покачал головой Виктор. — Корпеть над тетрадями или рукописями, пока не сгорбишься и не ослепнешь…

— Ну, тогда что же? — Айна сверкнула глазами. — Если на малые дела нет охоты, а на большие не хватает воли и сил, так и рассуждать не о чем!

За два месяца она изучила характер Виктора, его склонность поддаваться сомнениям. Знала она также, что достаточно слегка подзадорить юношу, чтобы пробудить в нем упорство и уверенность.

— Да нет, — сказал Виктор. — Работать и жить стоит! Я только боюсь, что может иссякнуть горение. Погрязнуть в обыденности — это самое страшное.

— Да? Однако миллионы людей всю свою жизнь не видят ничего другого, кроме обыденности! Разве они теряют из-за этого свою цепкость?

— Aйнa, не будем спорить. — Виктор провел ладонью по ее мягким темным волосам.

— Почему? Ты считаешь, что незачем?

— Конечно Каждый живет, как умеет. Скажем, мой брат…

— Что твои брат? — заинтересовалась Aйнa.

— Хронический неудачник! Хороший парень, работает как вол, читает ночи напролет, изобретает даже за обедом я все-таки только средний, чтобы не сказать слабенький, инженер.

— Виктор! — она встала и посмотрела на море. — Однажды я говорила с твоим братом о тебе.

— Наш Петер не блестящий собеседник.

— Это правда. Но мне показалось, что он уважает тебя гораздо больше, чем ты его. Ну, а ты действительно так уверен в себе?

Виктор улыбнулся:

— Да как сказать? — Он стал рядом с девушкой и обнял её за плечи. — Я, например, уверен в том, что ты мне очень, очень нужна. Хотя бы потому, что ты противоречишь, поддразниваешь волосы и горячие губы…

В воздухе снова кружились чайки. Виктор наклонился и поцеловал девушку.

— Скажи, маленькая злючка, я для тебя что-нибудь значу? — Он