Комната одиночества - Александр Павлович Волков

– Доктор, дайте таблеток и отпустите, в наряд на заставе заступать некому!

И вновь теряет сознание.

Во, порядочек! Не то, что у наших бабуинов, черт бы их побрал!

Но я лично на заставе или где там, в отряде, служить не хотел бы. У погранцов санитарных потерь никогда не бывает, так история учит. Камикадзе – по-нашему, смертники!

Как-то, уже на другом дежурстве, притащилась пожилая пара: старик со старухой. Интересно, как старик договорился о консультации? Наверное, кто-то знакомый, потому что, судя по виду, денег у него не хватило бы. Я недавно подслушал разговор двух грузинок. Смысл в чем: дала начальнику госпиталя говорившая триста рублей, а хирургу сто пятьдесят. И далее следовало излияние радости, что дешево, по сравнению с городским здравоохранением, а профессионализм выше. Ну да ладно. Старик привел свою жену, у которой голеностоп опух до угрожающих размеров. И, так получилось, незаметно оказался я за спиной старухи. Она пыталась снять туфель, но боль ее донимала, и старуха все приговаривала:

– Колечка, Колечка!

Колечка стал ей помогать да дернул за ремешок сильнее, чем старуха могла терпеть, тут же последовало:

– Чтоб ты сдох, Колечка.

Вот такая военная доктрина в мирное время. Но сейчас меня интересует только один вопрос: если я сам заболею, то обращусь к врачу или буду лечиться сам? Тогда, лейтенантом, я бы еще обратился, а сейчас больше склоняюсь к мысли, что только в неотложном состоянии отдамся коллегам, когда невменяем буду. Пусть тогда кромсают, злодеи-коллеги. Все-таки – Доктрина!

10

– Нарцисс! – сказал после известного случая Куницын о главном враче.

Для любого человека нарцисс – цветок, но для врача это образ. Но сначала о Куницине. Я помотался по госпиталю предостаточно, чтобы понять, что Куницын, самый старый из начальников отделений, знал всех. Когда я ринулся при первой возможности, на хирургию, а то, как же, все мы после «системы» мануалы, и каждому мерещится слава Федорова, то столкнулся с таким фактом, что меня мои коллеги-корабельщики, водоплавающие, стали выживать. Придешь на отделение, смотришь, есть работа, только подмылся, входит какой-нибудь корабельщик и тут же к начальнику отделения бежит, завидев меня.

– Товарищ подполковник! Нам в море нужно оперировать, а тут береговые шастают!

Интересно, какой это я береговой? Я и морские получаю. Главное, чтоб по вахтенным журналам числилось в течение года не менее 60 дней, проведенных за пределами внешнего и внутреннего рейда. Вот мы и выкатывали в район Супсы или Очамчири за какой-нибудь ерундой, болтались несколько дней и обратно, хорошо загоревшие, попив вина и наловив, рыбы. Но ведь что злодеи-коллеги делали, никакой солидарности, ни мужской, ни профессиональной – знали, чем мы в море занимаемся, вот и «закладывали» начальнику. Тот сразу давал приказ:

– Водоплавающие в первую очередь!

Все, ничего не попишешь. Как-то Базанок показывал мне червеобразный отросток в баночке. В море операцию произвел. Говорит, что мог больного передать, рядом плавгоспиталь был, но решил сам прооперировать. Ну что, напугал командира диагнозом, далее все по схеме: корабль в дрейф, замполит держит осветительную лампу, матрос-фельдшер на крючках, а Базанок режет. А что, неплохо перед командой повыпендриваться! Вот, мол, какой я, даже осложненный аппендицит смог один в море прооперировать, не стал передавать собственного матроса в чужие руки. Но я-то знаю, что если поставить цель прооперировать в море всю команду, то особых сложностей не будет. Рассказывали ребята, что двадцать аппендиксов в море один шальной коллега удалил. И ничего не сделали, до сих пор служит. Обидно во всей этой моей хирургической эпопее другое – корабельщики, злодеи-коллеги, водоплавающие, значит, набивают руку, кромсая матросские тела. Я же, эту самую руку, набитую уже достаточно, теряю без набивания не по дням и не по часам, а по секундам, ведь меня в «системе» в ассистенты брал сам Фаркграф. Я ребра экстерпировал, а тут стой в очереди за банальным аппендицитом! Сволочи! Но не стану же я из-за аппендицита ломиться вперед, кого бы то ни было. Зачем?

Я стал работать на инфекционном отделении. Кешик подмахнул приказ насчет двух дней работы в госпитале. Но если б кто знал, что такое работать на отделении инфекционных болезней после хирургии! Тонна тетрациклина и тубус для ректороманоскопии – вот и все обеспечение для медперсонала на год. Естественно, я скоро ушел. Писать истории болезней можно и сестру заставить. Я думаю, после моего ухода большого урона для больных не было.

А болтовня насчет дифференциальной диагностики дифтерии и инфекционного мононуклеоза – это для медицинских центров, а не для захолустного госпиталя, где руководствуются в основном настольным восемьдесят восьмым приказом.

В общем, закончились все хождения на терапевтическом отделении, все же, как ни крути, базовая наука. На терапии я продержался до самого конца с небольшими перерывами. Рядом с палатами терапии были расположены две палаты кожно-венерологического отделения, вот на нем-то и калифствовал Куницын.

Отделения рядом, поэтому и встречались с ним в коридоре частенько. Помню, как-то разговорились с Куницыным о принципах лечения гонореи. Я говорю:

– Жюль Жане вылечивал гонорею еще в двадцатые годы одними только обильными промываниями.

– А какой процент раствора?

– Обратно пропорциональный остроте процесса.

– Ты ничего не знаешь, – резанул правду-матку Куницын, и его замкнуло на теме о слизистом комке, в котором спрятались эти сволочи гонококки.

Я попытался перевести разговор в другое русло, уж больно подполковника понесло, ну прямо вразнос. Как же, какой-то лейтенант отца всей науки венерологии упомянул в разговоре первым. А вдруг по госпиталю разнесет, что Куницын Жюля Жане не знает? Я-то понимаю, для самого старого начальника отделения престиж и тому подобная мура.

– Понимаете, – начал я, – можно и другие способы порекомендовать, но не всем пациентам, а только коллегам.

– Это как? – насторожился Куницын. Наверное, подумал, что я вновь заготовил против него подвох.

– После контакта принять ударную дозу чего-нибудь, лучше тетрациклиновой группы. Вот америкосы во Вьетнаме так и делали, внутривенно три миллиона тетрациклина вводили и все, джи ай шел в Джунгли, в атаку. И чем хорош тетрациклин – бьет по хламидиям.

– По кому? – начал Куницын, но тут же махнул рукой, при том очень сердито, и продолжил: – Ты не прав!

На том тогда и разошлись. Я уже забыл про разговор, как вижу, дней через пять подходит ко мне товарищ подполковник своей стелющейся походкой, прямо как змей подползает. Подполз и говорит:

– Какая доза антибиотика для превентивного лечения?

– Америкосы три миллиона вводили.

Молчание, потом ехидная такая полуеврейская улыбочка и слова:

– Нет,