Комната одиночества - Александр Павлович Волков

– Три балла!

Это и хорошо, ибо водолаз должен быть без лишних мозгов в голове. А то даже Кешик, уж насколько у него нервы стальные, и то попался – рассказывал мне. Как-то погрузился на метров сто двадцать, сошел с платформы и двинулся, куда нужно было, а тут слышит, как зовет его жена:

– Кешик, я здесь!

Струхнул Кешик не на шутку и давай подгребать назад к платформе, что-то понес несуразное в переговорное устройство, на поверхности паника – водолаз зашизовал. Начали поднимать Кешика. Но быстро не поднимешь – ступени декомпрессии. В общем, подняли Кешика на первую ступень, он успокоился, говорит, мол, устройство сломалось, продолжаем спуск. Потом, на обследовании, копали Кешика, что да как. Но разве признается водолазной комиссии кто-нибудь, что с женой нелады? Конечно, нет. Врачам сейчас никто ни в чем не признается – ведь врач обо всем «абортивном» обязан в политотдел доложить.

Со срочной службой проще, пока они еще не закрылись в коробочке, в которую всем без исключения вход закрыт, можно выявить пограничные состояния. А что, как прыгнет тот же, например, Миркиз с ножом на Кешика, да с дуру подрежет моего любимого командира, пусть даже случайно, сразу ко мне бросятся ответственные лица: политмарсо, юстиция и другие войска, начнут теребить:

– Куда вы смотрели? Психопат на борту!

А я им достану листочек с ответами бойца и его признания в энурезе, который никто не брался лечить, и ловким движением подсуну к носам. Взятки гладки, командиру докладывал и документ есть. Все шито-крыто. Хотя от бойца, конкретно от него, трудно агрессивных выпадов ожидать. По тестам Розенцвейга он бы потянул на самую нормальную личность.

У парня, кроме энуреза, астенический синдром и еще куча мелочей, вплоть до неярко выраженной олигофрении, но со службы его не отпускают по простой и единственной причине – некому в бригаде на погрузке металлолома работать. Я как-то наблюдал за работой Миркиза. Он грузил магнитом металлолом на машину, где-то на свою голову научился. Классно, нужно отметить, этот доходяга работал. Но в чем беда – подходят местные, радостно гыркают, подносят матросу стакан чачи и просят погрузить понравившееся железо. Разве матрос откажет! И вечером матрос Миркиз, этот мелкий, сморщенный, как будто уже имеет цирроз печени, рыжий до кончиков ногтей, да еще с походкой как у новорожденного жеребенка, человечек прибывает в часть пьяный, как лорд, и начинает судорожные попытки в удержании вертикального положения тела. Дежурный, согласно Уставу, отправляет матроса Миркиза на гауптвахту. Но уже утром сам комбриг вызволяет того и отправляет на работу. И такие инциденты по парочке раз в неделю. Когда я стал служить уже по второму году, Миркиза перестали отправлять на губу, для него приготовили лестницу и спускали по ней в трюм минно-торпедной баржи. Спускали без матраца и подушки и, естественно, без одеяла. Сначала вытаскивали из трюма боксерский мешок и «железо», которым тренировал свою силу Олег, а потом спускали пьяного Миркиза. Тогда же, по второму моему году службы, к нам в часть перевели мичмана с корабля, тот привнес новшество – трюм поливали забортной водой, а потом уже спускали Миркиза.

Мы своих ублюдков не отправляем на губу, зачем? Рассказывал мичман. Командиру фитиль за плохую воспитательную работу, начальнику службы тоже, у корабля красное знамя из рук долой. Мы сразу водичкой обрызгаем в цепном ящике – и туда пьяненького на ночь. Утром дрожит, бедолажечка, как осиновый листочек, и уже не хочет попробовать грузинского винца.

Водоплавающие вообще практики, этого не отнять. Миркиз часто заходил ко мне в кабинет, просил помощи. А что я могу сделать, с его энурезом? Ну, проколол я ему курс аминазина, вроде, говорит, стало лучше. Только лечебный эффект аминазина вызывает у меня сомнение. Говорят, после серы, то есть инъекции сульфазина, второй по болевой реакции аминазин. То-то мучений у Миркиза было! Да и что можно сделать с энурезом на фоне массированных доз алкоголя? Когда сфинктер мочевого пузыря вообще ничего не держит, тоже в наркозе. Вот и спускали Миркиза в очередной раз в трюм, а ему там становилось плохо, он потом кашлял, голова болела, насморк, но, слава Богу, до воспаления легких не дошло. Миркиз сошел на берег первым, по личному распоряжению комбрига. Не знаю, но мне Миркиз не был противен. Никогда этот матрос не ругался, ни с кем не спорил, можно было решить, что он и не старослужащий, так покорно и молча терпел он, что над ним вытворяли, а когда было невмоготу, приходил ко мне. А что я мог сделать?

Были и другие матросы.

Перевели в нашу часть как-то с корабля матроса за проступок. Проступок, ясно какой – годковщина. Появился, значит, матрос Пылеев. Тоже, как Миркиз, маленький, сморщенный, но вредный до безобразия. Миркиза хоть заставляли пить, а этот сам все находил. И долго не знали, где же он достает пойло? Потом стало известно, где. Рассказал мне однажды Женя Коптелев, как, будучи в патруле, прошелся мимо местного кладбища. Идет Женя мимо этого кладбища, слышит, кто-то выводит разухабистую песню.

– Так грузин не поет! – говорит патрульным Женя, что с ним на подводке службу несли. – Пошли.

Точно, через минуту вываливается им навстречу Пылеев без головного убора, гюйса и с двумя бутылками вина в руках. За Пылеевым еще трое. Ну, Женя тут же их всех выловил и доставил согласно этикету. Стало ясно, где Пылеев разживается спиртным. Но Пылеев вечно капризничал, когда его в камеру вели, все грозился Кешика прибить или еще кого-нибудь. Как-то, сволочь, поднял руку на меня, но матросы перехватили. Вновь отправили Пылеева на губу. Когда страсти утихли и мичманы развели матросов, вышел я с Кешиком на пирс. Кешик стоит на пустом пирсе, потом поворачивается ко мне и говорит:

– Завтра его вернут, так можешь ему в морду пару раз заехать у себя в кабинете, чтоб хоть врача уважал. Только без свидетелей. Понял, док?

– Понял, – говорю.

А сам думаю, как это я буду лупить этого мерзавца Пылеева?

Утром привезли Пылеева в похмельном синдроме, опухшего, с всклокоченными волосами.

Я завел Пылеева в кабинет, а он все еще твердит:

– Простите, доктор, простите, доктор, я не буду, я ничего не помню.

Ну, как ударить такого? В общем, я помолчал немного, потом говорю:

– Пылеев, вы не правы! Ясно? Убирайтесь с моих глаз!

Вышел Пылеев, через минуту заходит Кешик:

– Ну, что, док, врезал ему?

– Врезал, только не сильно, я же сильно