В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

попросили встать на нее босиком – чтобы спрятанные в пластике датчики присосались к его коже, биению пульса, показателям уровня пота, гормонов и прочитали его мысли, как усовершенствованный полиграф. «Спасибо, хоть не заставили сесть голой жопой!» – подумает Гейтс, и стены Мыслильни тут же громко подхватят:

– Спасибо, хоть не заставили сесть голой жопой!

Светила, больше не в силах сдерживать смех, расхохочутся на весь Спасо-Преображенский храм. У Гейтса закружится голова, и он подумает, что уже порядочно устал от этого первого дня бессмертия, как устают на собственной свадьбе.

– Ну что же, приступим к последней формальности, афиняне? Тьфу ты, соловчане! – Временный Демократ оправит складки своего хитона. – Вы можете слезть с ментографа и обуться, отец-основатель. Фокусы на сегодня завершены. Осталась только маленькая почти безболезненная процедура, после которой вы тоже, почтеннейший, примкнете к гордому племени эллинов. Тьфу ты, соловчан.

Затравленно озираясь, Гейтс спустится с табуретки, ожидая уже чего угодно, хотя ему ничего как раз не будет в эти минуты угодно, кроме постельки и, может, какой-нибудь нефригидной суки на утро.

Раздвинется наноплазменная стена, из нее в Мыслильню войдет худосочный вьетнамец с залысинами, толкая перед собой обшарпанную медицинскую каталку. Он деловито подойдет к Гейтсу, жестом довольно грубо предложит ему лечь на каталку, а если совсем точно – пихнет. Гейтс, услышав одобрительные возгласы светил, ляжет, внутренне проклиная тот миг, когда он снова родился.

Вьетнамец сунет Гейтсу под нос какую-то грязную тряпку. Гейтс вдохнет – и тут же отключится, обмякнув на клеенке каталки. Вьетнамец достанет из карманов два сияющих чипа и что-то похожее на лазерную указку, которой предпоследние хулиганы любили ослеплять прохожих, а то даже и летчиков, когда в мире еще было куда лететь.

Этой указкой вьетнамец мгновенно просверлит два аккуратных тоннеля в кистях отца-основателя, плюнет себе на пальцы и руками впихнет в эти тоннели чипы. После чего замажет их мазью из маленькой красной баночки, которой и вы, читающие эти строки, наверняка лечили свои простуды.

Завершив почти бескровную процедуру, вьетнамец похлопает Гейтса по щекам, чтобы привести его в чувство. Но в чувство тот не придет. По крайней мере, в такое, которого от него будет ждать вьетнамец. Он жестом покажет светилам, что, мол, все под контролем и померяет Гейтсу пульс. Очевидно, пульс не воодушевит вьетнамца. Он повернется к светилам и, разведя руками, произнесет:

– Мозет, пиявки?

Но тут Билл Гейтс, даже в эфирном сне учуяв перспективу отведать сегодня еще и пиявок, бодро откроет глаза, потрет ладони и первым делом, естественно, улыбнется. Ожидая увидеть ответные улыбки присутствующих, он улыбнется еще роскошнее.

Но остальные замрут. Не то что не улыбнутся, а просто застынут в недоумении, с открытыми ртами. Испугавшись внезапной тишины, с потолка нагадит зеленая ящерка, и, если бы Временный Демократ не успел закрыть рот, наученный горьким опытом первой, невечной, жизни[8], клянусь собакой, она попала бы ему прямо в рот.

С закрытым ртом Временный Демократ подойдет к Гейтсу, даже не пытаясь скрыть свое крайнее замешательство.

– Дайте-ка я… поближе, что ли… посмотрю.

Он внимательно, со всех сторон ощупает Гейтса, впрочем, уже видя, что это бессмысленно. Вьетнамец покачает головой, как болванчик, и скажет:

– Я зе говоия, надо пиявки!

Не обращая внимания на вьетнамца, Временный Демократ скорбно и торжественно выпрямится. Штопаный хитон уляжется на величественном животе двумя великолепными складками, и Демократ спросит взволнованным голосом:

– Что же теперь делать, афиняне?

Все, кто еще десять минут назад аплодировал Биллу Гейтсу, тоже беспомощно разведут руками. Послышатся шепотки и даже возгласы:

– У него не появился нимб…

– У него нет излучения…

– Запрещено Демократией…

Только тут невнимательный Гейтс заметит, что свечение над головами присутствующих, которое он принимал за отсветы молний, это вовсе не отсветы молний, а настоящие аккуратные нимбы, которые он видал в костелах, куда его таскала Мелинда (бывшая истовой католичкой, пока Ватикан не запретил контрацепцию), и остекленеет от осознания, что нимбы эти, выходит, не были художественной аллегорией, и что в этой треклятой Мыслильне они сияют над головами у всех, кроме него самого. Гейтс кривенько улыбнется, уже чуя что-то неладное, но еще не зная, что именно ему светит за то, что над ним ничего не светит, точнее, еще не зная, что вскоре ему не будет светить вообще ничего – в прямом смысле слова.

Временный Демократ замечется, вспомнив, как его самого попрекали сомнительным происхождением, и как он сам убеждал Ксенофонта никогда не стесняться валяльщиков, башмачников и даже торговцев, и что главное не происхождение, а собственное достоинство человека. Но тут же он вступит в излюбленный диалог сам с собой (за неимением Ксенофонта), объясняя себе, что в данном случае речь не о башмачнике, а о богатее и аристократе, и как раз того единственного достоинства, которое необходимо для жизни на Соловках, у него не оказалось.

– О, вечносущие боги! – пробормочет Временный Демократ, поднимет руки, утихомиривая остальных, скорбно и торжественно взглянет на Гейтса, опустит руки на величественный живот и приговорит:

– Платон мне друг, но истина дороже.

– Так говорили римляне? – попытается пошутить Гейтс.

– Так говорил я, – ответит Временный Демократ.

15

Даймоний – философское понятие, известное прежде всего по письменному наследию учеников Сократа и означающее внутренний голос, который в решающий момент предостерегает и таким образом удерживает от предприятия, в котором сокрыта опасность.

Википедия

В почти новом, еще не штопаном, настоящем целлофановом гамаке, под портретом святой свиньи, в своей келье Временный Демократ вознамерится откупорить трехлитровую банку холодненького бамбукового и отдохнуть от дневных трудов, предавшись излюбленному своему занятию – оцепенению… Как вдруг раздастся стук в дверь.

На пороге будет стоять плотник, знакомый Временному Демократу по некоторым понадобившимся ему интимным ремонтам. Под руку плотник будет держать какого-то античного старика, совершенно неатлетичного.

– Доставку пророка заказывали? У него нимб. Чипироваться отказался. Хэв а найс дэй! – плотник подтолкнет Иоанна в келью и закроет за ним дверь, оставив их наедине, чем немало огорчит хозяина кельи.

– Садитесь, что ли, – скажет Временный Демократ, показывая на табуретку, подозрительно похожую на ту, на которой давеча стоял Билл Гейтс.

– Постою, – ответит Иоанн.

– Выпьете? – спросит Временный Демократ, наливая себе в пластиковый стакан.

– Спасибо, бамбукового не пью, – скажет Иоанн.

– Ну, извините, нектар закончился еще до потопа. Рубцов вареных и кровяной колбасы тоже предложить, увы, не сумею. Ах, какие бывали обеды в пританее… Жаркое из дроздов сладкогласных… Впрочем, мы едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть, – Временный Демократ резко сядет в своем гамаке. – Ты зачем чипироваться отказался, сын праха?