Девушка с кувшином молока - Маттиас Роземонд

Забираю у него лопатку, потому как хочу получить тесто без комочков.

– К тому же я красотой не отличаюсь, вы и сами видите.

– Ты прекрасна как есть. – Ян улыбается во весь рот, раскинув руки, его длинные рыжеватые локоны пляшут вокруг головы.

– И сколько это займет?

– Недели две, не больше.

– Вы, верно, шутите, вы же еще ни разу не писали портрета за две недели.

Ян снова хохочет.

– Это правда, но я имел в виду, сколько тебе нужно будет позировать. А заканчивать я буду уже сам. Большую часть доделаю у себя в мастерской, там есть все, что нужно. Поверь, в кухне меня будет не слышно и не видно, я тебе не помешаю. К примеру…

Я еще не согласилась, а он уже готовится вовсю: мерит кухню шагами, выглядывает из окна, руками замеряет расстояние. Говорит, что свет здесь особенный, – надо же, никогда не замечала. Он обращает мое внимание на то, что одно стеклышко разбито. Я и без него знаю, в прошлом месяце в него угодил камень. Сквозь трещину в кухню проникает холод, особенно зимой. Я уж давно сказала хозяйке, только та ответила, что стекольщик сильно занят. Ян подходит к беленой стене, поглаживает рукой, изучая неровности.

– Какое твое самое любимое занятие? – спрашивает он.

– В каком смысле?

– В прямом! Здесь, на кухне, что тебе больше всего нравится делать?

– Наверное, печь вафли, как теперь. Или печенье, или еще что-нибудь.

К чему все эти вопросы? Мне бы намекнуть, что Яну пора отправиться восвояси, но почему-то не могу найти слов.

Ставлю миску на стол и беру форму для выпечки. Когда Ян наконец уходит, усаживаюсь рядом с плитой и ставлю рядом огромную миску с тестом. Смазываю форму маслом.

Интересно, стоит ли мне воспринимать его заходы всерьез? Ян словно потерял себя и ищет нить, которая его выведет. Может, завтра ему попадется на глаза что-нибудь другое, и он сменит планы.

Форма готова. Зачерпываю немного теста и выливаю на форму, затем подношу ее к огню. За выпечкой у меня есть время хорошенько подумать, что будет, если соглашусь ему позировать.

Может, пускай сидит и делает свое дело, ровно как я сама? Главное, чтобы потом не пририсовал мужика, хватающего меня за задницу. Если обе хозяйки согласны, с чего мне беспокоиться?

Что там говорила Катарина? Может статься, что мой портрет повесят в богатом доме? С ума сойти! Я словно покину свое тело и буду смотреть на себя со стороны: вот сидит Таннеке, держа вафельницу над огнем, явно о чем-то призадумалась. Нет, пусть лучше стоит! Тогда ей нужно другое занятие… Может, пускай чистит морковь? Такой портрет Ян запросто напишет во всех подробностях, а потом хозяйка посмотрит на него, скажет «как красиво» и заплатит за позолоченную рамку. Портрет Таннеке Эверпул повесят на стену меж всех этих дам и господ, и даже если больше никто не будет ее замечать, уж я-то стану здороваться с ней каждое утро. А потом обе Таннеке вместе сварят овощной суп. Ох, что-то мне краска в лицо бросилась, наверное, из-за жара.

У себя дома я бы эту картину не повесила, нет-нет. В том доме, на который я когда-нибудь накоплю, будет висеть одна картина, зато такая, на которую постоянно смотрят. Повешу посредине стены какой-нибудь пейзаж, поднимающий настроение. Например, зимний, от которого так и веет холодом, и чтобы какие-нибудь звери, и заснеженный дуб, и люди, бредущие домой после работы, – один с вязанкой хвороста на спине, другой, скажем, верхом. Зритель может призадуматься, глядя на такую картину, но главное, ему будет приятно сидеть в тепле и смотреть, как теплится торф в очаге. В доме Марии Тинс только в гостиной висят шесть полотен, и по три-четыре в остальных комнатах. Ах да, забыла еще о четырех в прихожей. Только разве их когда-нибудь рассматривают? Хозяйка велит не забывать обмахивать пыль с рам, вот и все.

О картинах говорят, когда приходят гости. Тогда Мария Тинс похвалится ценой или тем, что знает художника. Ни разу не слышала, чтобы кто-то из гостей сказал что-то вроде: «Какой прелестный вид, он дарует отдохновение!» Да разве хозяйка умеет отдыхать? Если бы она могла расслабиться, не так бы сильно к нам придиралась. Иногда мне становится жаль Катью, потому что Мария Тинс ходит за ней по пятам и то и дело меняет указания. Если хозяйка начинает ходить за мной, я подсовываю ей шитье, не слишком нарочито, конечно, иначе она разгадает мой трюк и от нее совсем житья не станет.

Примечательно, конечно, что она так много рассуждает об искусстве и настолько недолюбливает зятя-художника. Поймите меня правильно, я бы тоже лучше выдала дочь замуж за рыбака или плотника, нежели за художника, работы которого никто не покупает, однако я и не кричу на всех углах о том, как ценю живопись.

Единственное полотно в этом доме, возле которого гости задерживались, висит теперь над буфетом, спрятанное от глаз: на нем изображена продажная девица и парень, сующий ей монету.

Так, а разве картина не висела раньше в прихожей? Точно, теперь припоминаю: в прошлом году Мария Тинс велела ее перевесить, как раз тогда разразился скандал из-за работы Яна. Что ж, за причиной далеко ходить не надо: Мария Тинс пыталась оградить себя от пересудов о том, как Ян умудрился выбрать сцену для своего полотна.

Почему же Ян решил написать свою версию? Неужели правда рассчитывал угодить теще и всему Делфту?

Конечно, Ян впоследствии ухватился за этот повод, ведь Делфт встал на дыбы и ему срочно требовалось сохранить лицо, однако истинной причины он так и не назвал.

Ян, конечно, не от мира сего, но и не совсем уж безумец. Он бы сообразил, как обозлится семейство его жены. Он обожает Катарину и готов для нее на все, и вдруг изображает ее уличной девицей, – явно же у него не все в порядке с головой?

Чем больше об этом думаю, тем более странным мне это кажется. Ян понимал, что вызовет бурю, и тем не менее рискнул… Должна быть другая причина! У Марии Тинс и ее дочери я не допытаюсь, они сами блуждают в потемках.

Что же мне, отступиться? Ян настаивает на том, чтобы написать мой портрет… Возможность сама плывет в руки. Пока буду ему позировать, у нас будет достаточно времени, а за разговоры денег не берут.

Конечно, он верткий, словно угорь, но я умнее. Я вызнаю, что было у