Под уральским небом - Тамара Петровна Москалёва

– Оно та-ак, – горько поддакнула тётя Стюра. – У нас, Митя, намедни-то… борова прямо из стайки спёрли. Даже не слыхали, как…

– Ладно, бабка, не горюй! Живы будем-не помрём! На фронте и не тако перживали! Веселись, праздник сёдни!

Дед бросил на клеёнку ложку. Тряхнул головой, поправил гимнастёрку и пошё-ол… пошёл бочком: «И-и-и… эх-ма, буки-баки! Искусат меня собаки!» – забубнил он и раскинул большие руки. И гоголем заходил по избе, – «искуса-а-ат меня соба-аки!» – приплясывал дед, сбивая половики. Хлопал по валенкам ладонями-вилами: «Буки-ба-а-аки! Искуса-а-ат меня-а собаки-и!» Шлёпал себя по сморщенной шее, по впалой груди, задевая медали. Наконец, вспотел, тяжело осел на лавку. – Ох-х… Митрёха-а… я ведь… ой, да чё там говорить!.. – махнул пятернёй, отдышался, – я-то после фронту молодой ишшо совсем был. Кр-расивый! Вон, на стенку погляди, какой я там орёл! – Дядя Митрофан вытер пот, – девки за мной… табунами бегали! Да-а… А она вот… перва добежала, касатка-рябушка моя! – старик ухмыльнулся, вспоминаючи, обнял жену. Та подала ему полотенце.

– У-у… стрючок старый! Уж сиди нето… «перьва добе-жа-ала»… Кто до кого добегивал перьвея, вспомни! Да на мою карточку вон тоже погляди! – жена примяла влажные мужнины волосёшки, – и чего хорохорисся? Ну?.. Обязательно плясать надо? Сердце бы пожалел. – Хозяйка поднялась из-за стола, – отдохните пока, чуть погодя, чаю попьём.

– Слышь, старуха, а где у нас Жулик-от?.. – Дед заглянул под стол. – А-а-а… посмотри-ка, нагадил! – воскликнул он. – Ты чё же это делашь-то, а? леший тя дери! И не стыдно? – спросил он щенка. – Чего глаза упрятал? Выдь-ка сюды! – ткнув мордочкой собачонку о половик, дед приказал: – А ну, айда-давай в сенцы уходи! – убрал за псинкой. – Там у его своё корыто есть для энтих дел. Пущай привыкат. – Пёс в сенях заскулил. – Не веньгай! Научись выспражняться, как следоват! А то – ишь ты!

Вскоре сердце старика обмякло – впустил щенка. Тот виновато свернулся калачиком у хозяйских ног, сладко задремал. Дед ласково погладил собачонку за уши: «Смышлёный пёс! Лучше человека всё понимает».

– Ну… ещё по чуток… за твово, Митрёха, деда Тимохфея – не во время он ушёл… В армии даже не побывал. Хм… шахта… будь она неладна! А Тимохфею пусть навечно земля будет пухом – одной семьёй росли. – Старик освободил стаканчик. – Раньше, када пацанами-то были, мы ведь неплохо жили. Сы-ытно. – Сделам, бывало, тюрьку[9] с квасом ли с водой… как натрескамся-налупимся! А сверху – картошки наглотамся. Брюхо-то понабьём – оно и хорошо-о-о… Глядишь, желудок обманули! А потом бегам с твоим дедом – пердим, прости господи! только треск стоит, как на войне! – дядя Митрофан хохотнул. – А то сухарницу едим цельный день. Как наварим чугун ведёрный и – сытыя! Так вот и жили… А чево? А энти… безлошадны да бескоровны… всю жизь испоганили, вишь как… – Дядя Митрофан на минуту задумался. – Да мы и сичас живём – слава богу! Я – на лавке, старуха вон – на своём сандуке с приданым! – засмеялся он.

Старик взял хромку, растянул. Гармонь затосковала, и бабушка вдруг тонюсенько запела, живо поглядывая на мужа: «На ём защи-итна гимнастёрка-а… она с ума-а-а меня сведё-от» Дед браво забасил: «Она с ума-а-а меня-а сведё-о-от!»

Защемило моё сердце: перед собой увидел я молодых и счастливых ребят. Я не спрашивал у них о дочках, чтобы не расстраивать стариков. А те и не заикались.

– Дядя Митрофан… расскажите о делах фронтовых… о войне…

– А чё там интересного? – неожиданно для меня недовольно ответил дядя Митрофан. – Геройского ничё такого не сделал.

Я уронил взгляд на медали. Старик понял:

– Нет, Митрёха, орденов да ратных медалей не ищи – не заработал. Энти вот, – он ковырнул слоистым ногтём висюльки, – энти – все после войны да дены, юбилейные. Я, Митрёха, был простым фронтовым… работягой. Рядовым ушёл, рядовым пришёл. Оно, конечно, есть, что вспоминать. А, главно-то, есть, кого поминать. Дак я друзей-товарищев своих и не забываю… нет. И чем ближее к черте… всё время говорю с имя… не только в праздники. – Дядя Митрофан загрустил. Лицо разгладилось. Взгляд ушёл в прошлое…

Он убрал гармошку. Начал рассказ.

* * *

– На фронт молоденьким взяли. В пехоту. Деревенских было много – в кого ни ткни! Оно, конешно, и курски мужики, и саратовски, и сибиряков – не меряно. Но сдружились мы с деревенским – Андрюхой Железновым. Ну вот… Письма на войне – самая большая радость. Почта за фронтом не успевала, зато, потом письма-то пачками несли. Так мы прежде сами читам, а уж после – друг дружке. А в пи-исьма-ах… всяка всячина! Ждёшь из дому-то вестей хороших, а они… яззви его, такое понапишу-ут… ой… тот умер, другой похоронку получил, третьего обокрали, у четвёртого жена загуляла. Думашь: зачем пишут, када без ихних новостей на душе невкусно. Ага. Вот и у товарища мово – Андрюхи, исторья: парень женился, через полгода на войну забрали. Жена у его родителев жила. Ну и, видать, гулять взялась. Вот и писали ему, чё было-не было. Он, бедняга, веришь, белугой ревел, не гляди, что мужик.

Тётя Стюра в сенцах хлопочет, вёдрами громыхает. Дед Митрофан покурил в форточку, громко заметил жене:

– Мать, прикрой-ка вороты, кабы чужой не зашёл кто. – Сел за стол, прищурился в задумчивости. – Мысли торопются… Эх, Митрёха, много всякого было. Иной раз вспоминаю… Потрепала нас война… сколь друзей-товарищев потоптали, заживо позасыпали в траншеях «тигры» да «пантеры». Сколь потонуло в ледяной воде нашего брата-пехотинца в переправах… – Дед покусал губы, – да… денёчки… фронтовые… И в лютые зимы в траншеях с голодухи звёзды считали. И в землянках вшей кормили. Бывалчи, сначала вшей с лежанок веником повыметем, а уж потом… спать ложимся. А тут… вспомнил свово украденного поросёнка, да чё-то на память пришло, слышь… Прям, картинкой вижу – Полгода войне. Зима. Снегу полно. Человек двадцать нас. Тяжело идём. Бойцы падают с усталости да с голоду: мало-мальски припасы, каке имели, все проели. Сделали привал. Отдохнули чуток, командир подзыват нас с Андрюхой Железновым. «Пока мы тут окапывамся, – говорит, – смотайтесь за провизией». Километрах в пятнадцати, дескать, селенье должно быть. Там-де и раздобудете поисть чего.

До-олго мы по лесным сугробам колупались. Уже из сил выбились. В брюхе урчит, голова на шее едва дёржит-ся, об еде думать боимся. Выкатились кой-как на просеку. Вкусно печным дымом запахло. Видим: развалюшка в снег уткнулась. Во дворе стирано бельишко плачет-воду роняет. Присмотрелись-прислушались… вроде, нет немца. Откудаф у нас