Под уральским небом - Тамара Петровна Москалёва

Про себя она сказывала, что с детства жила в приюте. После, будто, работала в больнице де-то и на фельшера маленько училась. Недоучкой на фронт ушла. С Егор-то Семёнычем там и познакомилась. Он – командир, она – санитарка. Вытащила, будто, его, раненного в голову, на себе. Спасла. Ну и, как водится, влюбилась, молоденька же. Таких исторьев тада полно было! Отправили его сюды вот – в наш госпиталь. И она следом приехала. А там вскорости и войне конец настал. Да… А соседских баб, колоченных мужиками своими, тех ши-ибко завидки брали! К примеру, Машка-Блевотина – та всё ве́ньгала, дескать, повезло же девке с мужиком – такой обходительный, красивый…

– Как ты её назвала? – не поняла я, – «блевотина»?.. Фу-у…

– Блевотина и есь! – торопко ответила бабуся. – После скажу, почему ей тако имя дала. – А меня осадила как маленькую: – Ты, еслиф хошь дальше слушать – слушай, а нет, тада и не проси сказать чего… – Бабушка, в сердцах, поплевала на узловатую нитку, ссучила её, ловко поддёрнула – клубок весёлым котёнком проскакал под кровать.

– Ладно… больше не буду. – пообещала я. – Давай, рассказывай!

– Ага… Ну дак вот, значит… – бабуся сурово посмотрела на меня из-под очков, продолжила неспешный рассказ:

– А в комнатушке наверху жила забулдыжна пара-два сапога. Он – беркулёзник, нервнай такой с рыбьими глазами. Волосёшки белёсы в разны стороны топор-шатся, бородёнка жи-иденька трясётся вся. Мужичошка худущи-ий… ой… в чём тока душа дёржится. Страшной, веришь, краше в гроб кладут, ей богу! А пьяница бы-ыл… несусветнай, не гляди, что на ладан дышал. Жена его, хохлушка-Машка, неизъежженна бабёнка, телом была гладкая да белая. Ну, чисто, свинушка-шанюшка! Против Лёньки-то она выглядывала куды луче! Чёрные пушистые волосы вдоль носу на пробор присобраны да всё колечками. А вокруг головы – косы венцом уложены. Да, обличьем была краси-ива, яззви её! Тока мозги набекрень. А уж занозиста-а… Лёнька шибко ревновал: ак и было за что. Но вот сама ты посуди: кажный божий день у их – гулянка! Кажный день у их друзья-товарищи новыя. Напьются до зелёной сопли и как жеребцы давай Маньку щупать в колидоре-то. Лёнька, бывало, поймат её за косы, намотат косы-те на кулак и ну охаживать её, как сидорову козу! «Убью, ядрёна мать!» – орёт. О-ой… Откудаф тока силы брал? А Маньке – всё трын-трава! Веришь?

Говаривала я с ей по-соседски не раз-не два. Ну куды там – в одно ухо влетат – в другое вылетат. Наступат вечер – у их опять веселье: дым коромыслом! Пьют-пьют, бывало, Манька вылезет в колидор, обрыгаться вся… тут же и свалится. Тьфу, страмота! – бабуся от души сплюнула. – Ну, ладно бы мужик, а то баба. За это и прозвала её Блевотиной. А ты говоришь… – старушка прервала рассказ. Поддевая петли, быстро зашептала: «…пять… девять…», – подтянула нитку, заговорила вновь:

– Ну дак вот… отвезли как-то Лёньку в больницу. Всё энто время, ты не поверишь, така тишина-аа стояла-а!.. Проходит сколь-то дней: не то пять, не то семь, смотрю, бежит Машка ко мне. Села вот эдак, как ты сичас, и давай душу открывать: «Знаю, тёть Лида, не любишь ты меня…» – «Чай, ты не медный пятак, чтоб тебя любить. А уж, коли, завела разговор, так мои слова такие: вот гляжу я на тебя: прибранная ты – красивая. Ну до чего безалаберна-ая… И мужик твой такой же. Вы – два сапога – пара. А посмотри-ка вон – Дуня с мужем, а? Как меж собой хорошо ладят! Неуж и тебе неохота жить по-человечьи? А то пьёте – всё никак не напьётеся. Друзей себе таких же шалапутных завели. И где вы их тока находите? Уж истинно: «рыбак рыбака видит издалека». – «Да, нет, тёть Лида, это всё Лёнька… с дружками своими. Ругается, если не привечаю», – оправдывается Маруська. И давай она мне балаболить всё про себя. Узнала я, что сынок у неё есть – с матерью Машкиной де-то на Украине живёт. Любит-де, она его шибко. Растосковалась баба, слёзы градом покатились. Ээ… Да бог с ей, с Машкой!

Тут, слышь, стали замечать за Егор Семёнычем неладное. Бывало, выйдет на крыльцо да всё курит на крыльце-то… курит… доолго так. Потом выйдет за вороты, там постоит, а потом, глядишь, и – нет его! Проходит с полчаса, Дусянка следом на крылечко встанет, шалёнкой плечи укутат (а на улице-то – теплым-тепло) и всё осматриватся. Тоже за ограду выйдет… на завалинку присядет и от-тэля озиратся… А тут как-то бегу я с почты, смотрю: она. Спрашиваю:

«Ты чего, Дуня, ненастная такая?.. Не Егора ли Семёныча высматривашь?» «Да…» – молвит.

«Ак я его на главпочте тока что видала…»

Она удивлятся, шаль на плечи натягиват: «Ужин стынет…»

Сколь раз так-то вот одинокой сосёнкой стояла. Однажды вечерком выхожу в ограду, смотрю: её дверь приоткрыта чё-то, но, вроде, нет никого… А на улице-то уж тёмно. Я – к двери, вдруг ушли, забыли закрыть… Ворья кругом да шарамыжников всяких полно болтатся, ограбят ещё, чего доброго. Думаю, закрыть бы надо. Подхожу, слышу: всхлипыват кто-то. Забеспокоилась я ищо пуще. Дверь потянула, через порог зову тихонько:

«Ду-уся… ты до-ома?..»

«Я… здесь… – откликатся еле слышно. – Заходите…»

«Ты одна, что ли?.. – шепчу. – А чего сумерничашь-то?..»

Зашла я, свет включила. Она сидит на койке с подушкой мокрой в обнимку, красным носом шмыгат.

«Эээ… дак ты никак ревёшь?.. – подсела к ней. – Обидел кто, ли чё ли?..»

«Обидел… – скулит. – Папка… бросил… В Москву уехал…»

«Как в Москву?! – ахнула я. – Нич-чё не понимаю…»

«Что уж понимать, у него… семья там…»

«Эва!.. Как оно крутнулось-то…» – удивилась я.

А Дуня мямлит, слова со слюнями глотает: «Насовсем уехал…» – она так ревмя и заревела. Веришь, как дитё малое.

И уж так мне её жалко стало, сама с ней чуть было не заголосила, ей-богу!

Кой-как успокоилась бабёнка и рассказала, что Егор Семёныч, на фронт уходя, оставил жену с тремя ребятёшками. С войны-де, им весточки слал, пока с Дунечкой не познакомился. Потом – госпиталь, а потом вот с ней, с Дуняшкой, пошла жизь совместная. Сразу-то, мол, хорошо было. А после Егор Семёныч ночами перестал спать. Взялся письма семье писать. На главпочте ответы получал. Дуня находила конвертики да потихоньку почитывала. Из писем узнала, что жена, вроде как, заболела. То ли врёт, дескать, то ли правду говорит. Но… правда-неправда, а уехал мужик. Да… Сунулась девка носом мне в грудь и давай слезами-соплями обливать.

«Дак, а ты раньше-то