Под уральским небом - Тамара Петровна Москалёва

«Слышь, Ляксандровна, в Сосновке молодуха больная лежит. Может, съездим и нашим заодно прикинешь, чё и как?»

«А чего с ей?»

«Лихоманка разбила… Не успела мать похоронить, как на мужика смёртна бумага пришла. Только и сумел, родимый, одно письмишко написать. – Айда, поедем, а?..»

«А ребяты как же?..»

«С моими побудут, – встряла в разговор хозяйка, – вон дедушка присмотрит».

Детишки мои за энти дни-то повеселели.

«Ну дак останетесь ли чё ли? – спрашиваю».

«Останемся!»

Оставила я их, да и поехала. Подъежжам. Заходим в избу. У большого стола на широкой лавке молода баба лежит. Объяснили, что к чему. Она охнула, заголосила. В зыбке завозился ребенчонок. Присмотрелась я к женшине. – Личность, вроде как, знакома показалась… Только не вспомню, где видала… А больна-то меня сразу признала:

«Тётя Лида! Вы?..»

«Я… – говорю. – Да вот только тебя не припомню, чё-то…»

«Вишь, как болезнь-то не красит… Да это же я – Даша».

«Данька?» – едва узнала я в ей девчонку молоденьку, соседку бывшую. Она взамуж за деревенского вышла да с ним и уехала. Вскорости и мать вслед за дочкой в деревню подалась. Забегала после Дарья раз ли два погадать на мужика свово. Тот как раз в городской больнице сильно больной лежал. Обнадёжила я её тогда, мол, встанет твой муженёк. И, вправду, выжил. Потом вместе ко мне заходили. Уж перед самой войной.

«Да что с тобой приключилось-то? – спрашиваю. – Как Расимка?

«Расимушка… Развела война навечно… Вон – похоронка. Убили Расима моего… Круглые сироты мы теперь с сыночками. Только мамка померла, а тут снова…» – Дарья в голос заревела.

«Дак у тебя двойнята?»

Дарья кивает: «Близнята. Тётя Лида… поворожи… Может, жив он, а? Может, ошибка какая? Ну вот не верю я, чтоб он нас с мальчишечками одних оставил… Не верю, понимаешь? Ведь ты же тогда правду сказала. Помнишь, когда он безнадёжный-то лежал? Может, и сейчас…»

«Да помню, – говорю. – Ты, девка, давай-ка не зевай да не убивайся шибко – тебе мальчишек грудью кормить. Молоко пропадёт. А я, конечно, поворожу. Для того и пришла… Посмотрим, чего кольцо покажет».

Свечерело. Бабы стали подходить. Кто чего помаленьку несёт из съестного. Свечек не было, так я лучинку запалила, зеркало на стол поставила. Рассыпала древесну золу. На золу – всё тот же стакан тонкого стекла с колодезной водой. Пустила на дно Дарьино венчально кольцо. Все сгрудились у стола. Загалдели, было. На них прицыкнула: «Молчком сидите. Я вам, чё увижу, рассказывать буду». Угомонились, не дышут. Тени хлыщутся по избе. Бабы в стакан вглядываются: кто сбоку, кто сверху. Кто в зеркале чего-то заметить надеется. Нет. На меня уставились. Ждут… А я в кольцо впялилась… И вот легонько зарябила вода, успокоилась. Стала вырисовываться картинка.

«Так… Так… тише, бабы… тише… вот, вот вижу… Ятно вижу…»

Все прямо едят глазами стакан-от. – Напрасно. А мне удивительно: как же они не видят-то ничего?!

«Лес… вот, вот – лес, глядите, девки! Сосна в снегу. Вот… А-а… солдатик показался… Ой… лица не разберу… Шапка на ём, полушубок… У дерева в сугробе сидит… прислонился к сосёнке. Ноги в снег урыты. От них кровь по снегу расползлась. И гляди… гляди – винтовка спереди – вот… в сугробе, к плечу прижата. Видите-нет?»

Я говорила, а бабы попусту очи надрывали.

«Ну-ка, Дарья, может, ты чё увидишь? Поднимите её, бабы, только тихонько. Гляди-давай через моё плечо. Вон он… ну, вон же – глаза открыл! А-а-а… Смотри-ка – встать силится… Видишь-нет? Живой он… Говорю те – живой! Истинный Крест!»

«Нет… ничего не вижу», – всхлипывает молодица.

«Да погоди ты реветь-то, живой ведь он, раненый только. Скоро весточку подаст, помяни моё слово!»

Зарябила водица, пропало виденье…

* * *

– Вот и всё, – сказала бабуся, – так не померли мы с голоду.

– Ну а дальше-то, что было?

– А чего было?.. Воспряла Данька духом, ожила. А через восемнадцать дён письмо пришло от мужика из госпиталя. Вскорости и сам на костылях явился без двух ног – крови много потерял да пообморозился в том лесу.

Да… Мы не сгинули в тот год, – повторила бабуся, – и он живой домой пришёл. Вот те и вся исторья.

ДЕТКА (рассказ бабуси)

– Ну, чего ж тебе ещё рассказать-то?.. даже и не знаю… вроде бы, уж всё посказывала… – Бабуся положила вязанье на колени, задумалась, морщинки заструились по доброму лицу. Поскребла спицей в голове. – Рази что, это… Сколь время уж прошло, по сих пор помню. – Она вздохнула, посмотрела на внучку. – Ну, слушай:

* * *

– В подвальну комнату нашего дома сразу после войны вселились муж с женой. Он – военный немалых лет. Осанистый такой, степенный. Она – тростинка, как щас вижу: белолица дамочка, лет на двадцать моложе. Одевались они шика-арно. Польта, костюмы дорогие носили.

А сколь пла-атьев у неё было… о-ой… не меряно! туфлей-лодочек модельных, танкеток всяких! Кажный день – всё новое. И что интересно: бывало, пройдут – так и потянет от них сладким ароматом… м-м-м… так и нюхал бы цельный день! Смеюсь, конечно! Ну, однем словом, пара славная была. Друг без друга – никуды-ы… не-ет, везде вместе, такие дружные. Ворковали, как два голубочка – он её: «Дунечка», «детка», она его – «папка», иногда «Егор Семёнович». С людями обходительные были оба, вежливые, ничё не скажешь.

Служил Егор Семёныч какем-то военным чином. Дунечка книжки раздавала в нашей библиотеке. Жили тихо, культурно. Дома на патефоне пластинки играли. Бывало, выйду на улицу, а у их из окон Русланова заливается! И так они ей ладно подпевают… о-ой… Стою под окнами да так сама и затяну… да… А то музыку слушают – не моего понятья. Летом всё больше они любили гулять на берегу. Наш дом стоял у Мияса[10]. Бывало, выйдешь на берег-от – благода-ать! Речка чи-истая, не то, что нынче. Бывало, искры по воде так и бегут. Веришь, видно было как рыбёшка играт-плещется. Кругом трава шелкови-иста… Народ семьями приходил. Вот и Дусянка с мужем облюбовали укромно местечко на полянке, там в свободные дни и отдыхали с утра до ночи. В выходной, бывалочи, бегу я ни свет, ни заря от речки с бельём полосканным, а они мне навстречу, на свой лужок: – «Доброе утречко, Лидия Александровна!» Прям, любо-дорого было глядеть на обоих! Правда, с соседями больно не зналися, только «здрасьте-до свиданья». А вот ко мне Дуся забегала редкий раз, когда мужик