Городошники - Татьяна Нелюбина

этот раз), подхватил заколку: опять, опять сделай так, ну же, в каком-то отчаянии он крутил эту заколку над моей головой, растеребил волосы, снова пытался их закрутить.

– Оставьте, – я отвела его руки. У меня пылало лицо от стыда. Приехала в чужой дом, заснула на чужом диване, привезла с собой мамины пирожки, забыла про них, он про чай забыл, треплет мою прическу, указывает мне, что я должна делать со своими волосами!

Он, видите ли, античную красоту во мне углядел, ни много, ни мало, древнюю римлянку, чьи бы уши вытерпели такое?

Он меня к зеркалу подвел: смотри!

Я не хотела смотреть. (Усталость и головная боль никому не идут). (И, кроме того, мои отношения с зеркалом – сугубо интимны, и соглядатай мне ни к чему).

Смотри, сказал он настойчиво и горячо, я посмотрела.

Старинное трюмо, наверное, было таким. Или просто сдали нервы. Или взгляд у него был такой. Я не знала, как я красива под его взглядом! Гнев и растерянность, смятение, нежные, расплывчатые очертания лица, напряженная собранность тела, легкий светящийся силуэт. Платье – ненужная тряпка, под ним упругие бедра, сильные ноги, умопомрачительный миг, я – такая, какой себя ощущаю, я – такая, какой он меня видит, я такая, как есть. Я – как некто, не имеющий тут ни к чему отношения, воспринимаю все хладнокровно, разом все, и его взгляд, и его талант несомненный, кровь стучала в висках, темнота, только этот стук крови как топот.

Когда я пыталась осмыслить случившееся, я не могла вспомнить ничего удивительного. Я должна была вспомнить, но вспомнила только сейчас. А тогда память терзали мелочи. Как он с булочками прибежал, с авоськой какой-то, в нелепых каких-то брюках масспошива, с пузырями на коленях, что-то радостно лопотал, счастье клочком застряло в горле.

Чай заварил, столик накрыл, сварил курицу, сок шиповника наливает.

Это не укладывается в моей голове. Перепады высот слишком сильны, темнота, падение, обморок, это не для меня. Я насилу вытерпела «завтрак вдвоем». Кое-как привела себя в порядок. Поехала домой, приняла горячий душ.

Спасительные струи. Спасительная вода.

Она смывает запах керосина, который сладко пахнет только в стихах.

И не успела я на следующее утро заняться на кафедре составлением плана, как влетел – другого слова не подберешь – Герман Иванович.

– Роза!

Я быстро поднялась, сейчас непременно кто-нибудь войдет, а он со своей «Розой»!

– Герман Иванович, я хотела вас попросить…

– Почему «вас»? Почему «Герман Иванович»?

– Я не могу иначе… в стенах института.

– Разве в этих стенах никто не любил? – он так радостно засмеялся, я думала, прямо сейчас начнет меня целовать, уверять, что стены любящим не помеха.

Любящим!..

Он даже не сомневается во мне. В том, что моя жизнь отныне переменилась.

Он не сомневается, потому что он – такой. Я пришла к нему, я осталась у него потому, что ответила на его чувство.

Эта радость, «Роза», цыпленок в кастрюльке, наивность, доверчивость, все это вместе сведет меня с ума. Мне всего этого слишком много.

Я убеждала себя, что он не смешон. Что он не нелеп. Не-нелеп. Ненелеп.

Я убеждала себя, что главное – его суть, его мысли, характер, талант.

Он удивительный человек.

Я не могу представить себя рядом с ним.

Это какое-то затмение.

Он говорит мне, нам нужно зайти в мебельный магазин, чтобы я выбрала все, что мне нравится.

Это меня доконало окончательно. Одно дело, Герман Иванович, талант, и другое – мужчина, который верит, что можно зайти в мебельный и выбрать то, что нравится. Когда он в последний раз там был? И был ли вообще? Там же шаром покати. А все, что мне нравится, стоит у меня дома. И останется там!

– Роза!..

– Потише, хорошо? Что люди подумают!

– Что они могут думать, мы…

– Герман Иванович, пойдемте, пообедаем где-нибудь… хотя бы в ДРИ.

ДРИ – это Дом работников искусств. Ничего же особенного нет в том, что мы пошли с коллегой обедать.

Мы подоспели как раз к перерыву. Но главное мне удалось – выманить его из института.

– Ничего, Роза, не расстраивайся, мы можем пообедать и дома, сейчас всего накупим!..

Дома!

И – всего купим! Чего? Рыбных консервов?

– Давай подождем все-таки… Полчаса не так много. Я абсолютно без сил.

Это прозвучало двусмысленно, а я не хотела никаких намеков. Мы сели на скамейку, он горячо придвинулся ко мне и… этот жест не описать спокойно… притиснул к моей ноге свою ногу. В уралобувском ботинке.

Ненелеп. Лежат в магазинах ботинки – для того, чтобы их покупали и носили. Это же так естественно. Висят в магазинах брюки – для того, чтобы их покупали и носили.

Я встала. Мы немного прошлись. Он заинтересовался юной мамочкой с ребенком. Ребенок горько жаловался на жизнь:

– У Ольки штанишки с кармашками, а у меня таких нет…

– Да где же я напасусь тебе штанов как у Олек-Петек-Лялек.

Ребенок захныкал. Мамаша хотела, очевидно, шлепнуть его, но мой спутник резво склонился над ним.

– Штанишки? Ты только посмотри, какие они красивые, твои штанишки.

Ребенок изумленно уставился на «дяденьку». Потом на его «штанишки». Потом на свои и вытер слезки.

Мой спутник присел на корточки, нашел в кармане карандаш, попросил меня:

– Достань из твоей сумочки хоть какой-нибудь листик.

Я подала ему записную книжку. Он вырвал страничку, взял мою сумку, устроил из нее что-то вроде этюдника и… я перестала существовать.

Десятов неоднократно рассказывал, как в одна тысяча девятьсот таком-то году он пришел в УПИ, потому что ему посоветовали: «Ты рисуешь, так поступай на архитектурную специальность». (Тогда архитекторов готовили на стройфаке.) Рисовать – главное! Так вот, у них в группе был один не особенно даровитый человек. Он постоянно рисовал, даже на спичечных коробках. И теперь он – главный архитектор крупного города. Так-то! Наброски с натуры. Рисунки. Эскизы. Проекты. Конкурсы. Премии. Я – жена этого человека. Он – талантлив. Своеобычен. Сегодня любит тебя, вдохновлен твоей красотой, завтра любит… хотя бы эту юную мамочку. Все так шатко.

– Пойдем. Уже открыли.

– Сейчас, сейчас, – он нарисовал девочку в красивых штанишках. Получилось похоже. Девочка засмеялась, взяла рисунок и побежала к маме.

Юная мама превратится со временем в добропорядочную мамашу, муж которой носится за каждой юбкой, и все смеются исподтишка. Право, роль вдохновительницы меня больше устраивает. Роль «таинственной незнакомки». Я не так осторожна, как может показаться со стороны, но разве удержишь что-то таинственное, напряженное, чудное – в быту? В каждодневной жизни бок о бок.