Городошники - Татьяна Нелюбина

– Давай, давай, Кислуха, топай ножками, раз, два, раз-два.

– Я вливала в него уверенность! Не для себя, а для остальных, которые будут! Я говорила: вот когда у нас с тобой все кончится… так я говорила, потому что даже не подозревала, что все кончится. Мне просто еще и еще нужно было убедиться, что он от этих слов бледнеет, мучится, и я думала тогда: как я ему нужна. Он так глубоко меня понимает. Кто же мог подумать, что он в другую влюбится?! Она – такая безыдейная…

– Кислуха, сунь два пальца в рот, сразу полегчает.

– Не буду. Это не эстетично. Хотя для вас, может, и сойдет. Вы же оба – простые люди… с детскими представлениями об архитектуре. Для меня было просто новостью, что Прохор мечтает построить что-то такое, что потрясет мир. Или, по крайней мере, его деревеньку. Эта его деревенька… Эти узкие представления. А я – не хочу. У меня нет такого желания – наследить. Куда продуктивнее – изучать, что было сделано до нас, чтобы, когда придет такое время, когда будут строить по-настоящему, можно было бы воспользоваться моими трудами… ну, взять… что было хорошего и прогрессивного в прошлом для…

– Мы пришли. Ложись.

– Не хочу ложиться. Вообразил себя Оскаром Нимейером. Ишь, Кензо Танге нашелся. Я ему сказала: архитектор нынче – ничего не может. Время великих архитекторов – прошло. Мы с ним совершенно разные. Я это начинаю понимать все лучше и лучше. Конечно, он не выдержал моего интеллектуального превосходства. И нашел… сучку по себе.

– Кислуха, ты ли это? Мы и не знали, что ты такие слова знаешь.

– Вы еще очень многого обо мне не знаете. Дайте мне сигаретку.

– В комнате нельзя курить.

– Пошли туда, где можно.

Мы пошли в рабочую комнату. Закурили. Кислуха время от времени все-таки умудрялась попасть сигареткой в рот.

– Мы делали проект. Он пришел, снял пиджачок, разложил кальки. Рисовал. Я села рядом, чтобы посмотреть. Он провел рукой по моим волосам. Обнял. А потом я стала замечать в нем что-то такое, от чего… моя восторженность куда-то девалась. Но я бы продолжала быть с ним, не признаваясь себе в его недостатках. Он не тот, не такой, его вечно нужно подгонять. А я не хочу, чтобы он – мой – был таким. Хочу, чтобы он – мой – был сильным, с целью. Я Прохору так и сказала. Он закурил, я прекрасно помню его лицо, он смотрел куда-то в сторону: «Вот ты говоришь, подумала… поняла… Но ведь есть такое чувство – любовь. Она не разбирает ничего». И такой ветерок налетает. Уже весенний. Не хочу весну! Не хочу солнца! Мне хочется плакать.

– Это, Кислуха, хорошая мысль. Порыдай, легче станет.

– Вот тебе настоящие страдания! Да, настоящие! Прохор, настоящие!

– Прохор ушел.

– Это мука сидеть сейчас здесь – одной!

– Ну-ну, мать, я-то тут.

– Тогда я тебе расскажу, как давно, еще на первом курсе влюбилась в него, а он меня даже не замечал, как я все-таки решилась, подошла на вечере, пригласила его сама… и постепенно в нем разочаровывалась, потому что ему все время хотелось целоваться, а мне этого мало! Я хотела говорить с ним о книгах, о чувствах… обо всем! А потом я увидела, как он обнимал Давыдову!

– Вот ведь закон подлости. Когда тебя обнимал, тебе не хотелось. Обнял Давыдову, и ты…

– Я закричала: уходи! Но почему ты не остался? Сказала я: прощай, не жди. Но как же ты со мной расстался? Моим словам наперекор глаза мне застилали слезы. Зачем доверился словам? Зачем глазам ты не поверил?

– Пошли спать.

– Я буду читать тебе стихи… Асадова. Я его обожаю! Нет! Я видеть тебя не хочу! Если очи станут искать – веки темные опущу. А язык мой тебя назовет – я зубами его прикушу: замолчи, не шепчи, сумасброд! Ну, а если из сердца крик? Если сердце начнет тебя звать? Как мне сердца унять язык, как язык мне сердца унять?.. Хорошо, да? Тебе нравится?

– Нет.

– Может быть, ты лучше напишешь?

– Ты же страдаешь, ты и пиши.

– Что?! Я?!! Я страдаю?! Из-за этого Прохора? Да я сама, сама прекратила всякие отношения между нами! А он из глупого бахвальства решил сразу с другой! Ну что ж. Я бы все равно не пошла за него замуж, это ясно. Я создана для другого – для творчества, для жизни души. Почему ты молчишь? Думаешь, это не так?

– Пошли спать.

– Пошли. Я думаю, меня трудно понять. Раз даже я сама себя не понимаю. Я все думаю, думаю, какая я. Скажи, я могу нравиться?

– Можешь.

– А полюбить меня можно? По-настоящему…

– Можно.

– Почему? За что?

– Да вроде бы не за что! Но какой-нибудь орел всегда найдется.

Кислуха высунула нос из-под одеяла, подумала над моими словами и захихикала.

– В тебе, Зина, все-таки есть что-то такое, от земли… где соль. Вот-вот, соль земли.

– Тебя мать не потеряет?

– Нет, я сказала, что ушла с ночевкой. У меня такой упадок сил и чувство какое-то… своей неполноценности, ненужности… Зина, а ты страдала?

– Я сплю.

– Я читала, что для того, чтобы тоньше, лучше понимать других людей, нужно пережить в жизни горе. Что ж, вот на мою долю и досталось горе, самое настоящее, такое, что даже спать не могу и все думаю, думаю… Он испугался любви большой, большой, любви звездопада, а если не будет такой, тогда вообще никакой не надо!

– Заткнись.

– Правильно, девочки, обе заткнитесь, вы нам спать не даете.

Кислуха развеселилась:

– Мы вам спать не даем? Да вы рады послушать про чужие страдания! Вот и слушайте! Я буду рассказывать о них всю ночь!

Герман Иванович что-то чертил. Я строчила главу к госбюджету. Владимир Григорьевич разбирался в кипе новых инструкций по соцсоревнованию.

– По итогам первого полугодия наша кафедра на фоне других смотрится недурно, – сообщает он с хитрецой и выбирается из-за своего маленького стола. Впрочем, при нем все окружающие его вещи кажутся маленькими.

Я вся внимание.

– Под вашим руководством, Владимир Григорьевич! – я говорю это достаточно серьезно и достаточно с юмором, чтобы мои слова не принять за комплимент.

Он удовлетворенно крякает, прохаживается, потирает поясницу. Устал от долгого сидения? Или у него снова радикулит?

– Цифры, коэффициенты, – говорит он многозначительно. Минутку стоит, упираясь руками в спинку стула. – Вы улыбаетесь, Роза Устиновна, но какие же успехи без цифр. Пример. За последний проект у нас имеется столько-то положительных оценок. А на