Кризис чужого возраста - Маша Трауб

ее регулярно мыть. Чашки, чайник, приборы, скатерть на кухне, да, всегда должны были быть безупречными. На кухне мама вела занятия. Иногда заходили родители учеников. Но она могла спокойно оставить незаправленной кровать, и я заправляла за ней. Тогда мама начала надо мной посмеиваться и говорила, что у меня нервное расстройство, раз я так пекусь о непременно заправленной кровати и раздвинутых занавесках. Да, наверное, это так. Но я должна каждое утро раскрыть занавески, начать новый день.

– Вечером все равно расправлять и задергивать, – бурчала мама.

– Это занимает одну минуту, – отвечала я.

Даже в комнату к брату я заходила, чтобы убрать кровать, раздвинуть занавески, открыть форточку для проветривания. Собирала грязные носки и футболки, загружала стиральную машину. Игорь, возвращаясь и не находя носков, смеялся: «Опять фея домашнего очага прилетела. Передавай ей огромное спасибо!»

Для меня были важны ритуалы – утренние, вечерние. Я не могла лечь спать, если хоть одна тарелка в раковине оставалась невымытой. Или на столе стояла чашка с недопитым чаем. Я ложилась, убедившись, что вся посуда вымыта, полы чистые. Мама не видела никакой проблемы в том, чтобы оставить грязную посуду на утро.

– Будет время, помою, – отмахивалась она.

Я вставала к раковине и все перемывала сама.

Вдруг вспомнила один случай и снова позвонила брату. Моей детской памяти не хватало на полную картину.

– Прости, слушай, а что случилось с Лорой? – спросила я.

– Какой Лорой? – не понял брат.

– Кошкой. Помнишь, тетю Зину, нашу соседку? Она заболела, и ее забрали в больницу. Там она и умерла. Но перед этим тетя Зина просила тетю Элю позаботиться о Лоре. Но у тети Эли оказалась аллергия на шерсть, и она попросила нашу маму приютить Лору, пока тетя Зина лежала в больнице. Мы с тобой еще забирали из квартиры тети Зины лоток, корм и игрушки. Я помню, что Лора часами сидела перед входной дверью и не хотела играть. Не давала себя даже погладить. Что с ней потом случилось? Я не помню!

– Да, ты была маленькая и очень радовалась кошке. Ты с ней и возилась. Кормила ее, пыталась поиграть. Лора скучала по хозяйке, хотела домой. Потом вроде бы свыклась. Только к тебе подходила, ложилась на колени. Меня и маму не подпускала – шипела, царапалась. А тебя, кажется, защищала. Спала только с тобой.

– А потом она исчезла. И ее лоток, и игрушки. Мама сказала, что Лора убежала, – вспомнила я.

– Нет. Она не убежала. Когда мама узнала, что тетя Зина умерла, отдала Лору в приют для кошек. Так она мне сказала. Не знаю, куда именно она ее отвезла. Но все время твердила, что устала от кошачьего запаха в туалете и шерсти на мебели, – рассказал Игорь. – Ты тогда горько плакала.

– То есть мама так просто избавилась от кошки, о которой обещала позаботиться? Мои чувства ее совсем не волновали? И судьба животного, которого вдруг оставили без дома. – Мне стало тяжело дышать. Я опять задыхалась. В детстве даже думали, что у меня астма. Теперь это называется паническими атаками.

– Мама говорила, что это не наша кошка и нашей никогда не станет. А ты переживешь. Да, ты пережила. Больше ее не вспоминала, – ответил брат.

– Да, только теперь, спустя столько лет, вспомнила. Если мама избавилась от кошки, которую любила ее маленькая дочь, может, она так же легко могла избавиться и от нашего отца?

Я больше не могла говорить. Повесила трубку, приняла таблетку. Это было уже слишком. Воспоминания детства в зрелом возрасте не несут ничего, кроме разочарования, боли и ощущения беспомощности и невозможности что-то исправить, что-то сделать, чтобы такого не произошло.

Я не знала, как с этим жить. Не осталось никаких чувств – ни гнева, ни ненависти, ни желания простить. Я позвонила Марине и попросила отвезти меня на могилу отца. Она тут же согласилась.

Фотография, которую Марина выбрала для надгробия, видимо, была сделана во время их совместной жизни. Папа улыбался. Бесконечно добрый взгляд, который не смогли уничтожить даже потоковым производством надгробий. Папа был красивый. Могила ухожена. Марина привычным жестом оборвала сорняки, выбросила засохшие цветы, положила новые. Провела рукой по надгробию, стирая пыль. Она часто сюда приходила. Это чувствовалось. Я молчала, не зная, что сказать. Это была ее территория. Она была с отцом, не я. Я положила цветы, Марина немного их поправила. Мне стало спокойно – отец нашел женщину, которая заботилась о нем и после смерти. Представить себе мать, смахивающую пыль с могильной плиты, я не могла, как ни пыталась. Она даже у могилы своей подруги – директрисы Натальи Ивановны – ни разу не появлялась после похорон. Да и мы с Игорем тоже оказались не лучше. Не помянули маму ни на девятый, ни на сороковой день после смерти. Нам не нужны были эти условности, правила, мы в них не верили. Памятник я поставила, потому что так сказали в агентстве – земля уже осядет, можно устанавливать. Но приезжала бы я на могилу матери регулярно? На родительский день, например? Не думаю. Точно нет. Игорь тоже. Нам обоим это не требовалось. Мы не хотели приходить на могилу и, например, рассказывать маме о том, что у нас происходит. Мы и в детстве так не делали. Мама была не другом, но прежде всего учительницей. Для нас – не самой любимой, как для остальных учеников, считавших ее чуть ли не святой.

Марина подписала документы. Теперь мы могли продать квартиру.

– Давай разделим на троих. Марина тоже имеет право на долю, мне кажется, – предложила я брату.

– Делай как считаешь нужным, – ответил он. – И передай ей спасибо за отца.

Марина слышала наш разговор. Она улыбнулась и вдруг погладила меня по голове. Так, как делают матери. Так, как никогда не делала наша мать.

Я не могла отпустить эту историю. Игорь говорил, что я копаюсь в прошлом вместо того, чтобы смотреть в будущее. Квартиру мы продали, но раз в год я приезжала на могилы мамы и отца. Останавливалась у Марины, которая всегда была мне рада. Мы вместе ходили на кладбище к отцу, потом я уезжала, чтобы привести в порядок могилу мамы. Сажала какие-то цветы, думая, что они все равно не приживутся и засохнут. У меня была тяжелая рука, твердила мама. Оказалось, она ошибалась – цветы распускались. И полевые ромашки, и кустовые розы. Какие цветы любила мама, я не знала.

Кризис чужого возраста

Мы с Димкой были