Кризис чужого возраста - Маша Трауб

на всю жизнь. И никакая другая ее затмить не смогла. Мы провели вместе всего несколько дней в очередном походе. Эти дни были самыми счастливыми в моей жизни. И так уж вышло, что все остальные мои мужчины не шли ни в какое сравнение с Димкой. Ни с кем мне не было так хорошо – ни в разговорах, ни в постели. Он об этом, конечно же, не знал.

Говоря откровенно, мне было очень больно, когда он сообщил о женитьбе. Я не строила особых планов, не думала, что мы проживем вместе всю жизнь, но и такого от Димки не ожидала. Выходит, я для него стала вроде как последней интрижкой перед браком. И с Настей он уже встречался, но никто об этом не знал. Я тогда не могла ни есть, ни пить, ни дышать. Родители списали мое состояние на нервный срыв от экзаменов. Постепенно я снова научилась вдыхать и выдыхать, меня перестало тошнить от глотка воды. Кажется, ушел почти год на то, чтобы я хотя бы немного стала прежней. Но это было не так. От меня ничего не осталось. Я каждый день думала о Димке. Ведь он не такой. Разве не почувствовал, что я его люблю? По-настоящему. Но, главное, я не верила, что Димка мог так со мной поступить. Он ведь был самым честным, самым искренним. А тут вдруг Настя – с квартирой и дачей. Получается, Димка оказался таким же, как все? Но у меня тоже были и квартира, и дача, тогда почему он выбрал не меня? Ведь говорил, что я удивительная, самая лучшая, что мечтал обо мне. Почему же тогда так просто солгал? Зачем признавался в любви? На этот вопрос я так и не нашла ответа.

Димка пытался со мной поговорить, объясниться. Что-то мямлил, когда мы сталкивались в коридорах университета. Что-то про долг, обязательства, взрослую жизнь, про выбор. Я его слушала вполуха. В те времена УЗИ можно было сделать прямо в метро – на некоторых станциях располагались крошечные закутки. Не знаю, официальные они были или нет. Но больше пойти мне было некуда. Врач сказал, что у меня беременность – пять недель. Если хочу сделать аборт, нужно поторопиться. Дал адрес какой-то клиники. Если честно, я плохо помню, как туда ехала, как все происходило. Помню, что мне было дико больно. Сначала на осмотре – медсестра велела лечь на кресло, и побыстрее. Оно было грязным, все в пятнах. Когда она брала мазок, я кричала, даже врач из соседней комнаты спросил – все ли в порядке? Но на аборте было еще больнее. Нас было пятеро. Я шла последней и слышала, как кричат и стонут те, кто шел передо мной. Как их вывозят на каталке, они были в сознании, но выглядели живыми трупами. Всем полагался не наркоз, а укол внутримышечно не пойми какого обезболивающего, за которое нужно было доплатить. По сути же, никакой анестезии. Процедура длилась несколько минут, за которые я будто умерла несколько раз. Это была дикая, невыносимая боль. И я удивлялась, как быстро о ней забыла и не вспоминала. Или все же вспоминала и эта боль всегда была со мной? Одна женщина, наши кровати стояли рядом, сказала, что это ее пятый раз. А дома ждут двое детей. Я не понимала, почему так происходит. И внутренне даже оправдывала Димку. Вон даже замужние женщины идут на аборт, значит, это нормально. И ерунда, что говорят – больше не сможешь родить. Вот женщина, у нее двое детей, значит, все хорошо.

У меня после того аборта не было все хорошо.

Димка пришел ко мне домой и спросил, как я себя чувствую, – мне пришлось наврать родным и однокурсникам, что валяюсь с тяжелым отравлением. Даже мама поверила и долго возмущалась по поводу еды в институтской столовой. Я ответила, что все хорошо. Димка кивнул и ушел. А я поползла на кухню достать из морозилки грелку, чтобы плюхнуть ее себе на живот. Но через неделю мне пришлось вернуться в ту клинику – я была настолько бледной и худой, что меня даже медсестра не узнала. За эту неделю я похудела на почти шесть килограммов, потому что не могла ни есть, ни пить, а сколько из меня вылилось крови, не знала. В клинике тогда все забегали. Помню, что потеряла сознание, а очнулась уже в больнице. Врач объяснила, что мне сделали переливание крови и счастье, что успели. Тогда я узнала, что у меня отрицательный резус-фактор и я умру, если решусь родить еще ребенка. Но, если найду мужа тоже с отрицательным резусом, все, возможно, и сложится. Хотя шансов все равно мало. Врач говорила, что я попала не к врачам, а к мясникам. И что у меня совсем нет головы на плечах. Наверное, врач была права.

Даже тогда, в больнице, я считала, что сама виновата. И все сделала правильно. Ведь Димка не хотел от меня ребенка, значит, я его подвела, забеременев. Мне не приходило в голову разделить с ним ответственность. Я винила только себя. Не думала ни о собственном здоровье, ни о том, что едва осталась жива. В голове крутилось, что зато не испортила Димке жизнь, не подвела его. Позже осознала, что это было ненормальной реакцией. И все последующие годы лишь убеждалась в этом.

Я не отмечала свой день рождения. Никогда. А день рождения моего так и не рожденного ребенка отмечала. Назвала его Пашей. Мне казалось, что это был мальчик. Я высчитала дату предполагаемых родов по календарю. И в этот день всегда поздравляла Пашу с днем рождения. Покупала торт, зажигала свечи, сама их задувала. Много раз хотела написать Димке, что сегодня его сыну исполнилось бы два года, пять, семь лет. Он мог бы пойти в школу. Пашу я каждую ночь видела во сне – он был удивительно похож на Димку. Курчавые непослушные волосы, дерзкий взгляд, очень красивый мальчик. Я видела его во сне очень явно и мечтала однажды не проснуться. Мне не хотелось возвращаться в реальность, в которой у меня не было ни Димки, ни Паши. Димке я так ни разу не написала за все эти годы. И научилась жить с Пашей во снах и выкарабкиваться в привычное существование без него.

Мама, устав от вопросов про личную жизнь, которую я никак не могу устроить, тяжелых вздохов по поводу моего матримониального статуса и отсутствия каких-либо перспектив его изменить, замолчала. Отец вроде