Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

В шалаше старик Сапы смешал айран[11] с ключевой водой, взболтал полученный шалап, напился, пригладил бороду, унял биение сердца и начал рассказ. Слова на миг застывали в серебряных усах, скатывались по бороде и падали драгоценными камнями в настороженные уши ребят. Аксакал снимал пропотевший тюбетей, проводил сухими руками по бритому темени, отливающему зеленью. На щеках его появлялся румянец, в глазах возникали золотые огоньки. Борода его тряслась, когда он поворачивался к Карасаю.

— Отроки, знаете ли вы, что в Карасае джунгары спрятали много золота и драгоценностей? — спрашивал он.

Вспыхнули облака, высвеченные последними лучами умирающего солнца, пробежали по ним последние отблески рубиновых огней. А в воображении ребятишек заполыхал пожар давно угасших войн, прошедших по этим горам. Вспыхнули и погасли горящие аулы, беззвучный топот джунгарской конницы наполнил детские сердца. Где же казахская конница? Где наши бесстрашные батыры, на мечи которых надеялся плачущий народ? Нет их! Видно, далеко занесли их боевые кони. Домбра зарокотала, призывая их. Припал к степи самый молодой из батыров, услышав призыв. Повернули коней батыры.

О джунгары! Мало мы правили синие мечи о ваши толстые шеи! Вперед, казахи, вперед!

Ребята слушали с открытыми ртами, глаз не могли оторвать от посуровевшего лица старого Сапы.

Джунгары успели спрятать золото. Глубоко укрыли. Сорок аршин. И еще сорок. До сих пор лежит та ямина открытой. Многие смельчаки пытали там счастья. Брали волосяной аркан сорок по сорок, брали в руки светильник и опускались в бездну. Огонь в светильнике то и дело гас. Иных это пугало, и они лезли обратно. Другие добирались до самого дна, вставали, радостные и взволнованные, на твердую землю, и глазам их открывалось множество пещер, ведущих в разные стороны. В какой спрятан клад — загадка. Но если храбрец ее найдет, то перед ним встанет тяжелая дверь из черного камня. Только волшебным ключом можно открыть ее, а ключ этот не из железа, не из золота, не из серебра, а из чудесных слов человеческих. Только их знать надо. Если удастся дверь ту открыть, то и это еще не все препятствия на пути к сокровищам. Встретят батыра огромные злые жеребцы с прижатыми к голове ушами, со страшно оскаленными, острыми белыми зубами, готовые растоптать храбреца могучими копытами. Кому удастся спастись от них, те идут дальше. А там пышет навстречу им зеленое пламя из пасти ужасного дракона с глазами, похожими на круглые бронзовые щиты, раскаленные на адском огне. Но и дракона миновать можно. Самое страшное испытание впереди. Глаза батыра притягивают сверкающие горы из золота, бриллиантов, изумрудов, сапфиров, лалов, жемчуга розового, топазов, опалов, янтаря. Горы всяких чудес открываются батыру, и он забывает о земле, о родине и матери и навсегда остается в недрах гор. Так что на всем пути гостей белых человеческих видимо-невидимо. Потому Никто и не завладел сокровищами…

— Эгей! Люди! Что это вы вдруг отдых себе устроили? Вечерняя прохлада хороша. Работать совсем не утомительно. Давайте дружненько провеем вот эту пшеничку! — прервал рассказ бригадир.

Кончилась сказка. Мир ее потерял очарование, истаял в голубой дали. С трудом вернулись на землю аульные ребята, в глазах которых еще дымится золотой сеет сказки, тревожат волшебный шорох крыльев говорящих птиц. Но идут дети, послушные зову, хватают вилы и лопаты, шмыгают носами, ворочают тяжелое зерно до боли в неокрепших поясницах Работают, как взрослые, без жалоб и слез, молчаливые дети войны. Лишь Каратау слышит их. Каратау хмурится. Ему не дано с места сойти, а то сдвинул бы разом горы, раздавил коричневую нечисть, отнявшую у них детство… Но только чернеет молчаливый Каратау.

Не раз с тех пор спускался Нариман в черные глубины подземелья, находил пещеру и заветную дверь, шептал волшебные слова: «Аррагерра-гушабарр-алтенназичуг-колабин!» Бесшумно отворялась каменная дверь. Нариман устремлялся вперед. Кони приседали и ржали грозно, но он сильной рукой сдерживал их, кормил сахаром, и они вытирали гривами пыль с его краевых сапог. Зеленое пламя дракона опаляло его лицо. Нариман, прикрыв глаза рукою, кидался к стене, к которой был прикован змей, выдергивал кольцо, бросал дракону бурдюк с пенистым кумысом. Змей жадно пил молоко, пламя из его ноздрей слабело, бледнело и гасло. Спадали с него чешуйчатые оковы, и оказывалась перед Нариманом прекрасная девушка. Он брал ее за руку и шел дальше. Дракон исчез. Он берег в себе самое драгоценное сокровище подземелья — теплую дочь человеческую! Потом они входили в огромный зал, где высились горы сверкающих камней. Нариман брал один-единственный зеленый камень, девушка — один-единственный алый камень на память, и они, оседлав коней, поднимались наверх, в солнечный мир, где их ждали люди. Нариман говорил им, что нет преград на пути к богатствам, что можно спуститься, забрать и честно поделить их, чтобы не плакал на земле ни один бедняк. И… стало золото сниться Нариману почти каждую ночь. Однажды он сказал об этом матери. Она задумалась, и грустными стали ее глаза.

— Светоч мой, ягненок мой! Золото во сне — это желтая тоска наяву, разлука и печаль по близким и родному дому. Видно, дорога тебе предстоит дальняя и долгая, и станешь ты скучать по своему аулу и по мне.

Золота Нариман не нашел, но тоску по дому узнать ему довелось…

За неторопливой беседой катилось время. Внесли огромное блюдо с дымящимся бозбашем. Вымыв руки, уселись в круг.

— Я не посылал за бешеной водой, не обессудьте, — доставая нож из белой тряпицы, сказал хозяин. — Не подумайте, что из скупости не уважил вас старик. Денег не жалко. Хватает всего. Но арак[12] никогда не был пищей наших предков, которых я чту. И не в этом, гости, уважение к вам. Из этого дома прошу уйти без обиды и без дурно пахнущих ртов, без насмешки и без мутной головы. Я с радостью угощу вас кумысом. Двух дойных кобылиц держу. Кумыс — чистое серебро. Пейте вволю, сынки. Жаждущие делают крюк и заворачивают к моему дому, чтобы испить кесе[13] настоящего кумыса. Ну, а сейчас, прошу вас, отведайте угощения. Попробуйте блюдо моих сватов. Ешьте без смущения, хорошо ешьте, ибо пища не любит застенчивых.

Кто бы мог подумать, что мясо индейки может быть таким вкусным!

Старик проводил своих гостей до самых ворот. Было еще довольно рано, но ущелье уже наливалось сумеречной синевой, предвещающей вечер. Солнце ушло за хребет. Отчего усиливается шум воды, когда уходит солнце? Или она плачет ему вслед? Конечно, натаяв за жаркий