Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

вихри и свист. Не похоже, что люди ходят по надежной земле. Они неуклюже летают, привыкая к космической невесомости, плавают, загребая руками, молчат и опадают, как осенние листья, не нужные дереву и не принятые похолодевшей землей. Буря оглушала.

Знаменитый белый буран, в котором всаднику не видно головы коня, а из кабины экскаватора не видать ковша, «БелАЗа», в кузов которого надо сбросить руду, словно растаял он в белой непроглядной круговерти.

— Хватит! Ничего не выйдет!

Нариман и Ток, поддерживая друг друга, шатаясь, как гуляки после долгого тоя, отыскали «БелАЗ», с трудом открыли дверку кабины и втиснулись в нее. Шофер оказался молодым парнем, примерно одних лет с Током.

— Ну, сверстник, как дела? Что, заревел белый атан, напугал верблюжий вожак мальчика, а? — пошутил он. Его звали Сашей.

Вместо ответа Ток спросил шофера:

— Ак атан, говоришь? И сколько будет бушевать этот белый верблюд?

— Ак атан, если только это он пришел, беснуется обычно шесть дней, да так, что ни конного, ни пешего не увидишь, — объяснил Саша.

— Чтоб у тебя во рту змея родила! — испугался Ток. — И ты думаешь, что жив останешься за эти шесть дней, чертова борода?

— Ты мою бороду не трогай! В таком адском холоде она только и греет.

Саша был потомком тех уральских казаков, которые когда-то осели на берегах горного озера Биликуль. Отец его был еще жив. Рыбачил на озере. Ток принялся подтрунивать над Сашей — все лучше, чем сидеть молча в невеселой круговерти пурги:

— Ах, борода ты, борода! И зачем только сел за баранку? В такую погоду нахлебался бы вкусной ухи, забрался на теплую печь и сопел бы на весь Биликуль. А тебя понесло к черту на рога.

Саша прищелкнул языком, покачал головой. Машина еле ползла в белой мгле.

— Упавший смеется над споткнувшимся. Ты-то сам хорош! Что тебе, сыну пастуха, в экскаваторе? Пас бы себе баранов, а в такой буран запер бы отару в загоне, выбрал бы овцу пожирнее, напился бы густой, горячей сурпы[15], лег на кошме под бочок к теплой женушке и засопел бы на всю степь. И что ты здесь нашел? Приедешь сейчас в свой студеный вагон, если еще доберемся благополучно, влезешь натощак в спальный мешок, обнимешь свои холодные, худые и синие колени и заплачешь, заглушая бурю.

— Не будет времени отлеживаться, — вступил в разговор Нариман, который молча сидел, привалившись к дверце кабины.

— Как это времени не будет? Работать же невозможно, а что еще делать? — Саша удивленно посмотрел на главного инженера и вспомнил поговорку: если дождь пройдет один раз, то деревья дождят дважды. Буран мрак нагоняет, а Нариман вдвойне мрачнее.

Ни о чем больше не стал спрашивать Саша, все внимание сосредоточил на дороге. Не видно ее, только чувствует Саша ее края, угадывает повороты. Мощные фары «БелАЗа» не могут пробить белую мглу, лишь слабый отсвет дают. Лучше бы черной была мгла. Сквозь нее световые ножи сильных фар пробились бы. А теперь кажется в снежной круговерти, что машина вовсе и не движется. Лишь бьет снег в переднее стекло, бьет с силой, словно дробью. Судя по ударам, они все-таки едут и едут на северо-запад. Ветер оттуда примчался, там его логово. Только по этому неверному ориентиру ведет машину сын казака с острова Биликуль, шофер Александр.

Даже самая темная ночь не действует на человека так угнетающе. Эта тьма другая. Белый, странный мир. Без ночи, без дня, без неба, без земли. Луна не пробьется, звезды не засияют. Оглушительная, воющая тишина.

Почему-то Нариману вспомнилась давно читанная японская легенда. Человек-праотец Изанаги и мать Небо Изанами породили дочь Солнце Аматерасу. Однажды Аматерасу, обидевшись за что-то на своего брата, спряталась в темной пещере. Мир погрузился во мрак. Взмолилось все живое на земле, но не вышла Аматерасу. Мгла густела над землей. Тогда кто-то находчивый поставил у входа в пещеру длинный шест, посадил на него петуха, а против входа поставил зеркало. Пробил час, петух закукарекал. Аматерасу проснулась, подумала, что наступил рассвет, и выглянула из своего убежища. Выглянула и увидела, что на нее смотрит ослепительно красивая девушка. Рассердилась Аматерасу: «Кто это осмелился равнять свою красоту с моей?» — и вышла из пещеры, даже не заметив, что нарушила свое затворничество. Свет ее разлился над землей, и все ожило под ее ласковыми лучами.

Когда мир погружается во мрак, только в человеческой душе не гаснет свет. Он привязывает ее к жизни, и пусть не видать небесного светила, лишь бы внутренний огонь не погас. Нежный свет, верный свет души человеческой.

В окна «БелАЗа» хлестала снегом буря, двадцатисемитонная машина ревела от напряжения, буксуя в снегу.

Лицо Саши стало угловато-резким. Глаза синими пулями впивались в белую мглу. Ворот черного тулупа расстегнулся. Изо рта валил густой пар. Рыжая борода стала мокрой. Он сдвинул шапку на затылок и обнажил влажный высокий лоб, на котором вздулись синие крупные жилы. В нем чувствовалось такое напряжение, что казалось, он сам, на своем горбу, тащит тяжеленную машину.

Ток затих. Он отогрелся, тепло и гудение убаюкали его, и он задремал, свесив голову на грудь.

А в голове Наримана кочуют горбатые мысли, подобные караванам в пустынях, бьются они, как этот буран, куда только не заводят. Прикрыв глаза, Нариман видит, как «БелАЗ» заблудился в белой мгле. Ехали они, ехали и глубокой ночью вынырнули вдруг на улицах города Карасай. Обрадовались путники и постучались в двери крайнего дома, объяснили свое положение, и их впустили в тепло. Нариман поднял глаза и увидел перед собой Тан-Шолпан.

— О господи! — простонала она. — Это же Нариман? Откуда ты? Ты же совсем замерз!

И она подносит к его оледеневшим щекам свои теплые и мягкие ладони и начинает отогревать его лицо, растирать уши и щеки. А он глаз оторвать от нее не может. Только непослушными губами прижимается к ее мягким ладоням и плывет куда-то вдаль, слушая свое сердце, готовое разорваться от любви и нежности. В ушах его бьется маленький колокольчик, и далеко-далеко еле слышно плачет скрипка. Но врывается в его голубой сон черный цвет. Жарас говорит зло:

— Эй, Данаев! Пошел вон! Мой дом не гостиница, особенно для тебя и твоих друзей! Айда, марш!

И выталкивает их на мороз. Захлопывается жестокая дверь. А Нариман вдруг остается совсем один. Где же друзья?..

Нариман помотал головой, прогоняя мечту с таким грустным концом, поежился, ощутив вдруг озноб во всем теле, зашевелился и неожиданно толкнул сладко дремавшего Тока. Тот широко раскрыл ничего не понимающие глаза.