Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

— Откуда ты взялся? Как леший!

Это был Адиль. Он появился бесшумно и незаметно, нежданно и не вовремя. Грязное, старое пальто висело на нем бесформенным мешком. Борода отросла и неряшливо свалялась. Красивые прежде усы закрывали рот, концы их вяло свисали по углам губ. Из набрякших век тускло смотрели глаза. Лицо помятое, несвежее, опухшее. Из-под облезлой шапчонки выбиваются сальные пряди давно не стриженных волос.

— Откуда, спрашиваешь? А я теперь здесь, в Нартасе, пахать буду. Вернулся. Или это не мой дом?

— Пахать? — удивилась Марзия.

— Ну, работать, горб ломать. Не все равно где? В свой дом…

— Нет! Это не твой дом! Ты заблудился и попал не туда. Как тебе совесть позволила перешагнуть этот порог?

— Где Ермек?

— Тебя это не касается. Кто ты ему? По какому праву спрашиваешь о нем?

— М-м… Ты все еще сердишься, я вижу.

Адиль стал приближаться, желая обнять Марзию. Она с силой толкнула Адиля в грудь и схватила кочергу.

— Не подходи! Хуже будет!

— Оставь. Я думал, что ты соскучилась по мне, но вижу, что ошибся.

— Еще бы! Скучать по такому? Много чести! Истосковалась, кусок в горло не лезет.

— Ну, будет тебе…

А она сказала ему эти слова и вдруг почувствовала их правду. Да, скучала она по нему, ждала. Но ждала совсем другого Адиля. А перед ней стоит его тень. До чего он дошел! Так опустился, износился, о тоба![18]

— Толкаешься? То есть отталкиваешь меня? Ты же не была такой злой, Марзия! Замерз я, как собака. Дай отогреться. Есть у тебя глотнуть чего-нибудь? Ради бога, дай! Ради Ермека нашего! Умираю, выпить хочу!

— Что? — испугалась Марзия. — Бога ты не знал, от Ермека отказался. Убирайся лучше, не береди душу!

«Ах, неужели мои слова нашли его и сгубили? — стала расти в ней жалость к этому слабому человеку. — Хоть и хуже собаки, да ведь отец он моего ребенка. Несчастный, искалечил свою жизнь, уродом стал в глазах людей. Больной человек…»

— Хорошо, я уйду, коли ты гонишь. Не думал я, что наша встреча будет такой. Дай мне немного денег взаймы. До получки. Я же устроился работать на этот рудник. Охраняю склад со взрывчатыми веществами, ну, еще гружу эту смерть на машины. Заработок неплохой. Работа опасная, вот и не жалеют денег. А мне-то чего за жизнь цепляться? Завтра получка. Ну, Марзия, поверь мне, право, выручи! Порычишь, да не укусишь. Лучше меня не упустишь. Так-то, девушка! Ну, давай! Аманкул взял. Говорят, свой не убьет, чужой не помилует. Какой-то новый бугор не хотел меня принимать, да Аманкул настоял. Бугра того фамилия вроде Данаев, собачья порода! Так что ты не бойся, я долг верну. А сейчас выручи, а?

«Шаромыгой стал». Ей хотелось плакать. У магазинов ей приходилось встречать таких типов, чьи лица приняли стойкий кирпичный цвет. Они были грязными и противными. Просили у прохожих по десять — двадцать копеек. Таких еще называют «ханыгами». Вот и Адиль превратился в «ханыгу». Нахлынувшие воспоминания будили жалость к нему. Не денег ей было жалко. Дать ему — так он пойдет и пропьет их. Дурак, кто пьяного жалеет.

Огонь не разгорелся. Уголь перестал и коптить. Ей хотелось запалить растопку, но сзади стоял Адиль.

— Жрать я хочу смертельно. Слышишь, Марзия? Поверь мне. Пожалей. Ну, дай мне хоть мелочи, ссссу… — Он проглотил ругательство, вызванное бешенством. Его мучил похмельный синдром — тяжелая психическая травма, купленная и выпрошенная.

— Садись, коли голоден. Я сейчас разожгу огонь в печи и что-нибудь приготовлю.

— Нет, Марзия, мне бы только денег. Не беспокойся обо мне.

— Денег у меня нет. Откуда им взяться? Я же одинокая женщина.

— Одинокая? Не такая уж ты одинокая. Что-то не верится. Люди говорят, что ты успела выскочить замуж за нового главного инженера.

— Нет, люди говорят неправду, — сказала Марзия, наблюдая за бывшим мужем. — Но он приходит ко мне. Не тебя же мне ждать.

Тот даже не поморщился. Ему было все равно.

— Поздравляю, ты умеешь устраиваться. А разве у подружки главного инженера денег не водится? Ну, дай же! В долг прошу. Оллаги! Я отдам! В день зарплаты…

Марзия потрясенно молчала. Стыд охватил ее. Она сказала неправду. Перед богом и перед людьми чиста она. Не в чем Адилю, хоть и бывшему, но мужу, упрекнуть Марзию. Почему же лицо от стыда и обиды горит? Своих слов она испугалась. Живой мертвец Адиль — вот он, стоит перед глазами. Услышал из какого-то поганого рта злую сплетню, что она вышла замуж, и это оставило его равнодушным. Деньги пришел просить!

Однако Адиль не был таким бесчувственным, как казалось Марзии. Когда он бесшумно вошел в дом и увидел согнувшуюся у печи жену, ее гибкий стан, то сердце его закричало от горя, от потери. И его грубое поведение было последней защитой отчаявшегося. Нет, чувство не совсем умерло, он это понял. Чуть тлело. Но ничего. Отчаяние с такой силой охватило его, высушило горло…

Нет, ничего ему не нужно, только бы денег, чтобы напиться, забыться. Какой она стала красавицей! Расцвела! Или она всегда была такой, только он не замечал и не ценил ее? Лицо нежное, горит, губы алые, горячие, темные, как вишни. О аллах! Неужели она была его женой, любила его, принадлежала ему? Изумленно смотрел Адиль на жену, и жажда все больше мучала его…

Судьба подарила ему такую девушку, она стала его женой, родила ему толстенького, упругого, как мячик, сына. Был у него авторитет, профессия, хорошая работа. Всего лишился Адиль. И нет человека несчастней его, потому что он сам творец своих несчастий. Он даже не может осознать этого — самая тяжелая пора для него похмелье, когда он ни о чем другом, кроме глотка вонючего портвейна, думать не в состоянии. После первого стакана, который выпивается жадно, залпом, до капли, в глазах его появляется живой блеск, они приобретают осмысленное выражение, опухоль спадает с лица, и он почти похож на нормального человека. И нет никого счастливее Адиля, когда у него есть целая бутылка вина, а в кармане денег еще на два-три пузыря. Никто в такие минуты не равен ему, на самом верху блаженства Адиль. А сейчас только Марзия может его поднять на прежнюю радостную и хмельную высоту, не у кого больше ему попросить денег…

— Я пойду, пожалуй. Дай мне, что можешь.

— Я тебе ничего не дам. И не должна.

— Ладно. В таком случае я поеду в Сунге и заберу у твоих