Последняя книжная вечеринка - Карен Дюкесс

С парнями-ровесниками я постоянно переживала, что меня сочтут незрелой или неопытной. С Генри, как я неожиданно для себя поняла, моя юность больше не была помехой. Юность была моей силой. Ему нравилась моя кожа, мои волосы, моя энергичность, а мне нравились его нежность и щедрость. Его руки на мне, его взгляд – они раскрыли во мне дикую штучку. Я еще никогда не чувствовала себя такой безрассудной и смелой. С ним я чувствовала себя раскрепощенной, меня подбадривало то, как он радовался не только присущей мне правильности, но и моему желанию побыть немного плохой девочкой.

Я не слишком часто думала о Тилли, но когда думала, убеждала себя в том, что я ни в чем не виновата. Я относилась к ней предвзято. Я сказала себе – это она позволила подобному случиться, потому что пренебрегала Генри, недостаточно интересовалась тем, что он говорит, пишет и как он проводит свое время. Еще я ставила ей в вину то, что она не замечала, какой хохот раздавался из кабинета Генри, когда мы были там вдвоем, и как часто нас в этом кабинете не было.

Чем больше времени я проводила с Генри, тем больше он мне нравился. Мы идеально подходили друг другу как физически, так и интеллектуально. Мы разговаривали и о любимых книгах, и о статьях, которые он хотел бы написать. Я поведала ему о рассказах – тех, которые я написала, и тех, которые никак не могла закончить. Он не считал, что эти трудности свидетельствуют о том, что мне не суждено стать писательницей, и старался приободрить меня, мягко советуя не сдаваться.

Мы сплетничали о жителях Труро. Он был удивлен тем, что я дружу с Альвой. Отзываясь о ней, он повторял, что она «сует нос не в свои дела» и «судит людей слишком уж строго», хотя так и не объяснил, почему он так думает. Генри нравилось слушать о моих родителях и об их друзьях в Труро, со многими из которых они общались и дома, в Ньютоне, что никак не укладывалось у Генри в голове.

– Так, давай кое-что проясним, – сказал он однажды утром в своем кабинете, не отрывая взгляда от печатной машинки. – Саперстейны из Труро, с которыми твои родители ужинали вчера в «Ред инн», это те же самые Саперстайны из Ньютона, с которыми они играют в бридж на протяжении всей зимы?

– Именно так, – сказала я.

– Невероятно! Непостижимо!

Это действительно показалось мне немного странным, но все же я встала на защиту своих родителей.

– Ну, слушай, ведь половина тех, кто приезжает к вам играть в теннис, живут на Манхэттене, – сказала я.

– Но в Нью-Йорке мы с ними почти не видимся! – ответил Генри. – Летом все меняется. Нужны новые люди. – Он улыбнулся. – Когда ищешь что-то интересное вдали от дома – все становится гораздо занимательнее.

– Не очень-то ты далеко смотрел, – сказала я. – Я практически сама упала в твои объятия.

Он бросил взгляд на дверь кабинета, она была закрыта.

– Кстати, об объятиях.

Генри нравилось, когда я поддразнивала его, и я чувствовала себя с ним на равных, когда он поддразнивал меня в ответ. Во время одной из наших долгих прогулок по Хай Хед Бич я предложила ему нарядиться Одиссеем на книжную вечеринку, на что он ответил: «У меня, конечно, большое самомнение, но не настолько же». Я предложила образ мистера Блэндингза, городского афериста, которому в книге достается обветшалый загородный дом. Он с удивлением и одобрением посмотрел на меня и сказал: «Грандиозная идея, грандиозная». Это прозвучало так нелепо, что я игриво подтолкнула его, в результате чего мы немного поборолись, и я повалила его на песок и села сверху. Прищурив глаза, он сказал, что я должна одеться в наряд Шехерезады.

– Потому что я рассказываю истории? – спросила я, прижимая его руки к песку.

Он легко поднялся и опрокинул меня на спину:

– Потому что ты рассказываешь истории, и потому что я хочу увидеть тебя в костюме наложницы.

Я знала, что мой роман с Генри – это лишь легкое летнее увлечение. И я наслаждалась его вниманием и запретным весельем, зная, что оно скоро пройдет. Таким глупым теперь казалось мне то, что я провела ночь с Фрэнни, какой жалкой я была, тоскуя по нему, хотя мы ни разу толком и не поговорили как следует. Сейчас я чувствовала себя совершенно иным человеком, не той же самой девушкой, которая позволила Фрэнни очаровать ее, целовать, прикасаться к ней, а потом бросить, как будто она больше ничего не хотела и не заслуживала.

28

Первой неладное заподозрила Лэйн.

– Что это ты такая веселая? – спросила она как-то утром, когда я вошла на кухню едва ли не подпрыгивая. Она сидела на кухонном столе возле раковины в короткой юбке и с голыми ногами и постукивала своими мартинсами[17] по деревянным створкам шкафа, как будто этот дом был ее собственным. Тилли рядом не было.

– Не знаю, просто настроение хорошее, – сказала я. Я отвернулась, чтобы налить себе кофе, а затем долго искала молоко в холодильнике. –  Ты уже выбрала костюм на вечеринку? – спросила я, все еще глядя в холодильнике и передвигая коробки. – Я, кажется, почти выбрала себе персонажа.

– О боже, нет, – сказала Лэйн. – Натяну на себя что-нибудь в последнюю минуту. Это все глупая затея, ты не думаешь? Ну, серьезно. Взрослые мужчины и женщины играют в маскарад.

– Это так необычно, – сказала я, закрывая дверь холодильника.

Лэйн вытянула ноги и покрутила стопами. Было непонятно, чем она наслаждается – видом своих стройных ног или тяжелыми ботинками. Она как будто искренне не понимала, как выглядит, и это было очень странно, учитывая, какой красивой она была с этими ее темными бровями и серыми глазами с густыми ресницами. Она положила ладони на кухонный столик. Я с удивлением заметила, что ее ногти были сгрызены под корень – первая трещина в ее идеальной броне. Самообладание, которое сперва меня даже напугало, могло стоить ей больших усилий, чем казалось на первый взгляд.

– Хуже всего эти сиамские близнецы, которые придут в костюмах парных персонажей. Анна Каренина и Вронский. Эмма Бовари и, как его там, Родольф. Доктор Живаго и Лара. Гумберт Гумберт и Лолита. Да ради бога! – сказала она.

От моего внимания не укрылось то, что все пары, которые она упомянула, были исключительно адюльтерами[18]. Я