День города - Надежда Лидваль

взрослыми, в основном женщинами. Тут же в хаотичном порядке стояло еще с десяток людей. С Хавьером много говорили, но всё по-русски, и он не понял ни слова, но догадался, что его просят судить какой-то конкурс. Ну ладно. Судить так судить. Хавьер не против. Перед фонтаном растянулся белый навес, и под его мягкую тень стали по очереди выходить дети. Это до Хавьера чуть погодя дошло, что дети, а сначала он подумал, что карлики, причем очень нездоровые, со страшными дефектами. Посмотрел по сторонам – а зрители только хлопают и блаженно улыбаются, никаких угрызений совести. Хавьера ошпарило стыдом и неловкостью за эти таблички с цифрами, за весь этот неполиткорректный балаган, за то, что он в нем принимает участие. Он возмущенно вскочил на ноги и собрался было уйти, но тут первый карлик заговорил, и стало понятно, что это маленький мальчик. Хавьер с облегчением опустился на стул.

Мальчик звонко читал стихи. Костюм его состоял из холщового балахона, щетинистых рыжих усов и рыжего косматого парика, точнее, половины парика, потому что одна сторона была как будто выбрита, вместо волос – телесного цвета шапочка, изображавшая лысину. Хавьеру это показалось довольно диким, но до ужаса знакомым. Мальчик дочитал стихи, поклонился и ушел. Хавьер тут же взметнул вверх табличку с цифрой «десять», но опять поторопился: другие члены жюри ограничились аплодисментами. Женщина с ним рядом ободряюще ему улыбнулась и несколько раз махнула рукой сверху вниз, мол, опусти, еще рано. Так Хавьер понял, что сначала нужно посмотреть всех.

Следующие конкурсанты мало чем отличались от первого: тоже балахоны, тоже половинчатые парики, тоже стихи. Кажется, были под балахонами даже девочки, но этого никто не мог сказать наверняка. Некоторые дети старались выделиться за счет хореографии: делали колесо, показывали приемы из ушу, кто-то даже осмелился на фуэте. Учитывая ограниченную ширину балахонов, каждый такой фокус награждался жаркими аплодисментами. Но настоящие овации сорвал ребенок, который в конце своего выступления повернулся спиной и продемонстрировал всем белый ромб на балахоне. Публика захлебнулась восторгом. Женщина, сидевшая сбоку от Хавьера, аж подкинула обе ноги и едва не свалилась со стула – так ее восхитил этот ромб. Хавьер не понял всеобщего ликования, но тоже похлопал от души и даже посвистел.

Пришло время выставлять оценки. Под навесом вытянулась шеренга почти одинаковых низкорослых рыжих фигурок. Многие крутились, извивались, шаркали ногами и чесали головы под париками. И только когда Хавьер увидел их всех разом, мозг подкинул ему воспоминание, которое объяснило, где он раньше видел такое сочетание внешних черт. Ну конечно! Краеведческий музей. Зал того писателя. Фредди? Фродо? Форвард? Как-то так. Портрет бунтовщика. Да! А это его маленькие копии. Дети нарядились в костюм рыжего дьявола. Не сами, конечно. Их нарядили взрослые. Только зачем?

Поскольку Хавьер уже не помнил, кто что показывал, и в целом не мог отличить одного участника от другого, он всем ставил «десятки». Его коллеги по жюри подошли к делу более строго, и с огромным отрывом победил ребенок с ромбом на спине. Во время награждения чья-то мама подошла к женщине, сидевшей справа от Хавьера, и принялась визгливо ей что-то объяснять, а потом хлестнула ее табличкой с цифрой «три» по плечу. Хавьер попытался их унять:

– Tranquila, tranquila, no pasa nada[65].

Подошел синий кролик и примирительно сложил лапы. Но оскорбленный член жюри уже пошла в контратаку и замахнулась сумкой. Хавьер с радостью посмотрел бы, чем все кончится, но тут его схватили под локоть:

– Хавьер!

Он обернулся. Наташа. Запыхавшаяся, румяная, круглыми глазами на него глядящая Наташа.

– Natasha!

– I lost you.

– I know. I was here, there was a contest, I couldn’t…

– Come on. We need to go[66].

Она взяла его за руку и потащила вперед. Они вышли на широкую улицу, по которой все так же ползла нескончаемая толпа. Хавьер порывался рассказать Наташе о своих приключениях, но она не слушала, сосредоточенно и упрямо тянула его вперед, гибкой стрелой пробираясь сквозь людской поток, не обращая внимания ни на что, даже на Хавьера. Он еще несколько дней назад отметил, что она стала вдруг задумчива и холодна. Наверное, переживает из-за его отъезда, из-за скорой разлуки. Он был с ней особенно ласков, заглядывал все время ей в глаза, напоминал, что уже купил для нее билет до Сантьяго и они оба не заметят, как пролетит время до новой их встречи, потерпи, mi paloma, mi amor[67]. Наташа в ответ улыбалась, но печально, очень печально.

Впереди показалась площадь, которой Хавьер до этого не видел. Невысокое здание красного кирпича, составленное из кубов, колонн и усеченных пирамид, целиком похожее на угрюмого бычка. Рядом – стройная круглая башня, нарядная, со шпилем. А между ними – сцена под временной треугольной крышей. На светофоре Наташа отвела Хавьера в сторону, достала из сумочки термос и протянула ему:

– Drink.

– I’m good, thank you.

– Drink![68]

Хавьер вздрогнул, взял термос и со страху сделал сразу большой глоток, но тут же поперхнулся и закашлялся.

– Еще. Давай, давай.

Второй раз было легче: он уже знал, чего ждать. И все равно не мог не поморщиться: лицо само, помимо его воли, скукожилось судорогой, Хавьера передернуло.

– What is it? Vodka?[69]

Наташа кивнула, взяла у него термос и отпила. Никакой реакции не последовало – только брови слегка придвинулись друг к другу.

– I hate vodka, – сказала Наташа и еще два раза приложилась к термосу. – Come on[70].

На сцене неторопливо и плавно двигались девушки с большими треугольными платками. Пяточка – носочек, пяточка – носочек, покружиться, завернуться, раскрыться, посмотреть в небо, посмотреть в пол, обнять весь мир под журчание балалаечных трелей, ах как хорошо. Хавьер залюбовался. Ему поднесли большой пластиковый стакан с темно-бурой пенящейся жидкостью. Хавьер принял его с кротким смирением, он уже ничему не удивлялся и не сопротивлялся. Напиток на вкус оказался кисло-сладким, сильно забродившим и очень ему понравился.

После девушек с платками на сцену вышел солидный господин в строгом костюме, крупный и с мясистым лицом. Он сперва долго говорил в микрофон, потом принялся раздавать грамоты и медали таким же крупнолицым мужчинам в костюмах. Грамоты ему подавала хорошенькая блондинка. Хавьер смотрел-смотрел на нее, глаз не мог оторвать, улыбался блаженно и немного развязно, даже приподнял стакан в знак приветствия – и вдруг вспомнил про Наташу.

– Hola[71], – сказали у него за спиной.

Он обернулся. Наташа? Нет, не Наташа. Та самая красотка со