День города - Надежда Лидваль

небо, и оно не исчезало очень долго. Потом Хавьер догадался повернуть голову вправо – и там ему открылась башня красного кирпича с белыми узорами. Она была очень не похожа на все прочие здания вокруг. У самой ее вершины, под шпилем, была огороженная площадка, и на ней стоял человек в остром колпаке и синей мантии с крупными золотыми звездами.

– Pobre. ¿A ti también?[76] – пробормотал Хавьер.

Наконец его снова поставили на ноги и сделали это так резко, что у Хавьера потемнело в глазах. Пока он приходил в себя, его успели привязать ремнями к доске, которая очень удачно оказалась за его спиной, и даже голову и шею охватили ремни, так что шевелить он теперь мог только глазами. И он вращал ими непрестанно и благодаря этому понял, что оказался снова на площади, где стояла сцена, где танцевали девушки с платками, и он теперь стоит на этой сцене, на некоем возвышении, а внизу собралась толпа, и только сейчас он услышал, как она шумит, как она рокочет в ожидании, в предвкушении чего-то особенного, и чуть подальше, у края площади, он увидел ее, свою Наташу, и он хотел было крикнуть: «Natasha!» – но Наташа была не одна, с ней был тот парень, да, тот самый парень, который на него накинулся, которого Хавьер избил, у которого он отвоевал свою возлюбленную, и теперь он, его соперник, ее, возлюбленную, обнимает за талию, касается своей потной ладонью нежной кожи между поясом юбки и топом, и, увидев это, Хавьер задышал, запыхтел под маской, стиснул зубы так сильно, что хрустнули челюстные суставы, а потом заорал что было мочи.

33

Народ постепенно подтягивался. Предыдущее мероприятие – церемония награждения званием «Почетный гражданин города» – собрало от силы человек двадцать на всю площадь, и это с учетом самих награждаемых, их родственников и небольшой группы женщин в бейсболках с какой-то роскошной аббревиатурой. Несмотря на то что знаки отличия вручал сам мэр, а также на фанфары, событием мало кто заинтересовался. Но стоило мэру объявить о том, что дальше по программе – сожжение чучела Ф. М., как со всех соседних улиц, из близлежащих магазинов и прочих укрытий на площадь стали сползаться местные жители, будто только этого и ждали. Со сцены убрали все лишнее и горючее, включая задник с надписью: «С днем рождения, любимый город». На помост водрузили деревянный куб с вертикальной доской, прибитой к дальней грани. На доске болтались кожаные ремни. Участок вокруг помоста обнесли ограждением, а возле куба стали складывать красивой пирамидой сухие ветки.

Наташа сидела на лавочке у края площади и читала в телефоне старые сообщения. Она бы уже давно ушла домой, сто лет сдались ей эти концерты. Но Андрей Андреевич позвонил еще утром и с омерзительной любезностью попросил сделать ему одолжение: дождаться окончания праздничных мероприятий и встретиться с ним возле торгового центра – он будет где-то неподалеку «бегать и хлопотать, да вы меня увидите». А встретиться им нужно обязательно вот именно в этот день и ни в какой другой, ведь у них осталось еще одно дело, на этот раз – куда более приятное, но не менее ответственное. Наташа подозревала, что он хочет отдать ей ключи от новой квартиры, или документы на нее, или что там вручают, когда дарят квартиру за проданную душу. Поэтому Наташа торчала теперь на площади, слушала балалайки-фанфары и ждала встречи.

– Смотри, – сказал Костя. – Тихона тоже нарядили.

Наташа повернула голову и взглянула вверх, на вершину пожарной каланчи. Манекен Тихон, вечный молчаливый страж города, сегодня был не в обычной своей форме, а в темно-синей мантии с золотыми звездами и колпаке поверх шлема.

– Волшебник, что ли?

– Или звездочет, – предположил Костя.

Он сел рядом и взял Наташу за руку.

– Болит? – Наташа показала на другую Костину руку, загипсованную по плечо и треугольной косынкой подвешенную к шее.

– Да нет уже.

Следы от драки с Хавьером – те почти зажили. А новых ссадин и синяков на лице появилось не много. То, что заново раскроили губу, – вот это было обидно. Пришлось зашивать. А так лицо они более-менее пощадили. Самые страшные, черные, синяки скрывались под одеждой, на спине и ногах. Наташа их видела. Ей их намеренно показали. После ухода Кости она до утра сидела на кухне и читала в интернете истории про нелегалов, пересекающих границы – на фурах, на лошадях, на велосипедах, на своих двоих, по одиночке и целыми семьями, с котами, детьми и музыкальными инструментами. Во всех этих историях их отлавливали бравые пограничники. Хотелось думать, что существовали случаи и с другим финалом, но о них, видимо, старались не распространяться. Знать бы, сколько их, смелых, ловких, умелых и непойманных, приходится на одного сцапанного.

Хавьер проснулся чуть ли не в семь утра, спросил, какие планы на сегодня. Наташа предложила съездить за город, когда разберется со своими делами. Ее знакомый, может быть, их подбросит. Она скажет, когда нужно выезжать. Хавьер благодушно устроился на диване с миской хлопьев и включил телевизор.

Костя не брал трубку. Наташа позвонила его другу – одному из свидетелей их с Хавьером боя, – узнала, где он писал заявление, и поехала туда. В отделении сказали, что не помнят такого гражданина, не знают, не встречали, в глаза не видели. Наташа покрутилась у здания еще час, все время названивая Косте. Потом топнула ногой, выругалась, достала из сумочки визитку Андрея Андреевича и набрала номер. Минут через десять ее отвели к Косте. Наташа увидела его и расплакалась.

– Ты чё задумалась? – спросил Костя, толкая ее здоровым плечом.

– Не знаю.

– Не передумала?

– Нет. Пусть лучше так. Да даже если бы передумала…

– Ну да.

Народу набралось уже прилично. Толпа густо облепила кольцо ограждения. Чем дальше от сцены, тем больше пространства было между людьми, но и оно все время сокращалось. Над головой колыхались шарики и флажки. На плечах у пап сидели дети. Зазвучала торжественная музыка, и толпа сказала: «О-о-о-о!» и «У-у-у-у!», а еще засвистела и заулюлюкала. Наташа и Костя по-прежнему сидели на лавке и не видели из-за спин, что там происходит, но догадались: это выносят Ф. М. Чучело поставили на куб, скрытый за пирамидой из хвороста, привязали к доске, и тогда его соломенная макушка стала видна даже им. На сцену снова вышел мэр. Широко улыбаясь, весь из себя красный и торжественный, он начал говорить в микрофон, но эхо его голоса такими дикими волнами разлеталось по