День города - Надежда Лидваль

– ¿Eres Javier?

– Sí, sí.

– Ven conmigo.

– ¿Hablas castellano?

– Sí.

– ¡Qué bacán! Es la primera vez que encuentro a alguien que…

– Vamos. Tenemos prisa.

– Espera. Es que no encuentro a mi novia.

– La verás pronto. Vamos[72].

Девушка завела Хавьера за сцену. Там раскинулся большой белый шатер, и, чтобы дойти до него, пришлось перешагивать через страшные мотки и связки проводов, стремившихся неизвестно куда. Хавьеру это далось непросто, он едва не расплескал свой напиток. К тому же во все стороны сновали люди, так и норовили сбить с ног. В шатре царил полнейший хаос, но Хавьера это ничуть не смутило. Запах внутри – точь-в-точь как в школьной раздевалке. Ему тут же вспомнились юные годы. Только по той раздевалке не бегали девочки в белых пачках и мальчики в чалмах, там не лежала виолончель с чьим-то носком на грифе, не щекотал ноздри запах лака для волос, и, конечно, там никто не встречал Хавьера так, как здесь.

К нему сразу же кинулись пять или шесть женщин, самых разных – и постарше, и помладше, и худеньких, и в теле, и блондинок, и брюнеток, и рыженьких, и с легкой сединой, и в очках, и без, – и каждая была по-своему хороша, и он каждой игриво подмигнул, чтобы никого не обидеть, и они все ему улыбались, ворковали на своем кружевном языке, касались его поминутно и вообще были милы до изнеможения, особенно когда начали стягивать с него одежду. Хавьер до этого и не подозревал, что он настолько популярен. Он, конечно, удивился, но возражать не стал. Он давно уже потерял способность чему-либо сопротивляться и неожиданно для себя пришел в такое состояние, когда реальность осознается лишь самой кромкой сознания, а основной объем его составляет густой туман благодарности и принятия. С благодарностью и принятием Хавьер оглядывал свое новое одеяние – телесного цвета комбинезон из тонкой тянущейся ткани с эффектом голого тела. С благодарностью и принятием он приветствовал всех, кто к нему подходил. А подходили постоянно: знакомились, жали руку, обнимали, гладили по голове, щипали за щеки. Кто-нибудь нет-нет да и поцелует – и так все это было неожиданно и приятно. А наиболее жирный поцелуй достался ему от того господина в костюме, который раздавал грамоты и медали. Он влетел в шатер, пылающий, лоснящийся, радостный до слез, растолкал всех женщин – или они сами разбежались, – схватил Хавьера за плечи, притянул к себе и на долгих десять секунд присосался губами к щеке Хавьера. Потом оторвался и приложился уже к другой щеке. Снова оторвался и плотоядно посмотрел Хавьеру в глаза, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы его не отвлекли новые гости.

Как раз в этот момент к ним приблизился еще один господин в костюме, а с ним – две немолодые дамы в боа неоновых оттенков. Все трое принялись по очереди обниматься с вручателем дипломов. Хавьер сразу же узнал Андрея, Агнес и Жюли. Благодарность и принятие куда-то сразу испарились, Хавьер беспокойно завертел головой, начал крутиться, дергаться и слишком активно размахивать руками, за что получил укол прямо под лопатку.

– ¡Ay! ¿Qué es esto?[73]

Одна из женщин, которые снова его обступили, чуть только Хавьера перестали тискать, хлопнула его по спине и гаркнула что-то резкое и неприятное. А ведь Хавьеру она казалась очень даже славной поначалу: такое милое круглое лицо, трогательные очки с толстыми линзами. Теперь на него злобно смотрело маленькое сморщенное существо с острым носиком и костлявыми пальцами. Хавьер только сейчас заметил, что к его комбинезону прилаживают второй слой – похожий на доспехи, но не из железа, а из полых трубочек наподобие тростника. Правую руку уже всю заковали, и она не сгибалась ни в одном суставе. Деталь оказалась очень жесткая, как толстая пластмасса, и блестящая, будто ее залили лаком. Хавьер забеспокоился еще сильнее.

– Espera, espera, espera. No, no, no, por favor[74].

Он попытался стряхнуть с себя латы, освободиться, но женщины разом на него зашипели и замахали кто ножницами, кто иголками. Он смотрел на их озлобленные лица и не понимал, чему он так радовался, когда только попал к ним в руки. Само собой, эти гарпии не дали ему и с места сдвинуться

Тем временем Андрей Андреевич наговорился с господином, который так жарко целовал Хавьера, и, выпятив нижнюю губу и сощурив глазки, наблюдал теперь за преображением. И не просто наблюдал, а постоянно давал указания и один раз даже сам показал, как нужно крепить какую-то важную деталь костюма. Поймав взгляд Хавьера, он спросил:

– How are you? Good?[75]

Хавьер замычал и испуганно заозирался. Он хотел пожать плечами, показать, что не очень-то ему и хорошо, но у него ничего не вышло: торс уже заковали в тростниковый панцирь. Тогда Андрей Андреевич обернулся к своим спутницам, и через минуту Агнес – или Жюли? или все-таки Агнес? – поднесла Хавьеру стакан с такой же бурой жидкостью, как та, что он уже пил. Куда делся тот, первый, стакан, Хавьер вспомнить не мог. Пить он на этот раз не хотел, хоть и испытывал легкую жажду. Обстоятельства были совершенно не те, чтобы баловаться неизвестного происхождения жидкостями из рук сомнительных людей. Хотя что уж тут. Раньше надо было думать. Хавьер мотал головой и задирал подбородок вверх, но Агнес и Жюли в четыре руки обхватили его голову – боже, какие длинные страшные ногти, – зажали ему нос и влили сладковатую газировку в горло. Он чуть не захлебнулся, он кашлял и, наверное, заплевал всех женщин, суетившихся вокруг, так им и надо. И тут же, не дав опомниться, ему на голову нахлобучили парик из мягкой сухой травы, она торчала во все стороны и колола шею. И последнее, что увидел Хавьер, перед тем как его перевернули, – это обратная сторона маски с пустыми прорезями для глаз. Она черной тенью приближалась, приближалась, приближалась, пока не заслонила весь обзор и не слилась с его лицом. Теперь Хавьер мог только шумно и рыхло дышать да безумно вращать глазами. Именно в маске он почувствовал, как бешено у него колотится сердце.

Дальше его понесли. Множество рук подхватили недвижного, замурованного Хавьера под спину, под пятки, под шею, перевернули лицом вверх, и он поплыл, покачиваясь и колыхаясь. В прорези для глаз ему заглянул сперва купол шатра – кстати, довольно грязный, – потом голубое, золотом разбавленное