Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

рассмеялся, радуясь так, как будто у него получилась особо удачная шутка. Зубы у него были тоже длинными и тонкими, под стать всей фигуре. – Хочешь выпить? – спросил он.

Я покачал головой. Любезность этого человека сбивала меня с толку. На плацу он держался совершенно иначе. Он налил себе полный стакан и убрал бутылку в шкаф.

– Ты закрываешь себе дорогу в будущее, – сказал он. – Сам создаешь на своем пути препятствия, которые никто устранить не может. А уж ты один с этим никогда не справишься.

Я кивнул. Это мне было понятно. Чем дольше он говорил, тем больше я сомневался: действительно ли я хочу, чтобы все повернулось так, как оно повернулось. В его словах было столько понимания, столько льстящего мне уважения. Он демонстрировал по отношению ко мне такое почтение, какого я не ожидал встретить с его стороны, и потому мне было вдвойне приятно слышать его речи. И тут он сказал одну фразу, которая подействовала на меня отрезвляюще. Фразу, которую я слышал от своего отца.

– Умнее поступает тот, кто идет в ногу со временем. Тебе не нужно объяснять эту простую истину.

Сказав это, мой собеседник улыбнулся. Вероятно, он полагал, что вполне убедил меня.

– А можно мне все-таки глоток? – спросил я, показав на стакан с ликером. Он был уже почти пустым.

Начальник поднялся, вынул из шкафа еще один стакан и налил нам обоим. Бутылка осталась стоять на столе.

– У вас свои принципы, – сказал я, поднимая стакан, – у меня свои.

Я опустошил стакан, заглотив приторную бурду с привкусом вишни, и поставил его обратно.

– Могу я теперь получить свою справку?

Мой собеседник рассмеялся и покачал головой. Потом опять хохотнул.

– Жаль, – сказал он со вздохом и подписал бумажку, которая, как я теперь заметил, все это время лежала перед ним на столе. Он протянул мне документ. – Ну что ж, не буду тебя задерживать. Как говорится, уходя – уходи. Жаль, что ты нас не переживешь.

Сжимая в руках судьбоносную справку, я вышел из комнаты. На пороге я обернулся. Начальник пил и отрешенно смотрел в пустоту с видом человека, которого уже ничто не трогает. Даже если бы у него сейчас на глазах затонул военный корабль, разлетевшись в щепки с оглушительным треском, он, наверное, даже не вздрогнул бы.

23

После короткой оттепели в конце января снова вернулась зима, принеся с собой стужу. Тяжелые сосульки свисали с крыш, напоминая челюсти доисторических животных, а наверху клубился дым из труб, которые как будто устроили соревнование, стараясь наперегонки выплюнуть побольше черноты. По улицам, утопая в снегу, шагали пешеходы в надвинутых на лоб шапках, закутанные в шарфы и пальто.

Эдгар попросил меня присмотреть несколько часов за его младшей сестрой. Чуть ли не до самого вечера мы катались на санках за нашей церковью. Радостный визг Лени согревал мне сердце, заставляя забыть о совершенно промокших от снега брюках. Уже давно опустились сумерки, и фонари окрасили пейзаж в ржавый цвет. В сотый раз я поднялся по склону, таща за собой санки с Лени.

– Привет, Харро! – услышал я, добравшись до верха. Голос мне показался знакомым, но кто со мной поздоровался, я пока не понял. Я увидел только фигуру в очень толстой куртке с очень толстым капюшоном, внутри которого, как в пещере, пряталось лицо. Из пещеры выглядывал курносый нос. От мороза он был весь красным.

– Неужели Кетэ? – Я изобразил на своем лице недоумение, нарочито близко подошел к ней и заглянул под капюшон, как будто мне нужно было убедиться в правильности сделанного предположения. – Лени, покатайся пока сама! – сказал я.

– Твоя сестра? – спросила Кетэ.

– Не…

Ее неожиданное появление вызвало у меня неописуемый восторг. Мне сразу захотелось ее обнять. Я давно не вспоминал о нашей тогдашней осенней встрече.

– Мы с Максом уже несколько недель кряду разыскиваем вас по всем углам.

– Да нам тут пришлось немного залечь на дно, – сказал я.

Кетэ склонила голову набок.

– Думали пригласить вас, – сказала она. – Первое воскресенье февраля, часа в три, у «Капитолия». Большое дело! Все собираются.

– Ты тоже? – спросил я. Кетэ засопела. – Ладно, передам.

Лени кое-как забралась на горку, волоча за собой санки. Тут она встала руки в боки и строго посмотрела на меня.

– Долго ты еще будешь тут болтать со своей подружкой?

– Не наглей! – прошипел я не слишком дружелюбно. – Сейчас.

Лени уселась на санки и тут же скрылась из глаз. Кетэ слегка отодвинула капюшон.

– А у тебя есть подружка? – спросила она.

Я уже хотел было рассказать ей о своих странных отношениях с Жозефиной, но подумал, что это будет как-то нелепо.

– Нет, – только и сказал я в ответ. Скулы под капюшоном дрогнули.

Через десять дней настало время отправляться на общий сбор. Мороз вцепился в город мертвой хваткой почище всех нацистов, вместе взятых. Колонна из дюжины скрежещущих, постанывающих велосипедов напоминала арктическую экспедицию. Кроме Пита, все остальные были закутаны, как дети эскимосов. Хильма страшно чертыхалась, проклиная встречный ветер. Жозефина, отношения с которой у меня не продвинулись ни на шаг, катила вместе с Рихардом впереди всех.

Я давно уже не был в центре города с его нарядными улицами и большими магазинами, между которыми сверкали длинные пассажи, уходящие вглубь, и разбегались укромные переулки, где можно было найти все, что твоей душе угодно. Тут мало что изменилось за последние годы, если не считать, конечно, бесчисленных флагов со свастикой, которые прилепились к фасадам, разъедая их, как расползшаяся черно-бело-красная плесень.

Перед «Капитолием», гордостью Лейпцига, самым известным кинотеатром города, слава которого гремела далеко за его пределами, царила сутолока. Дамы и господа в элегантных длинных пальто, целые семьи с детишками, шмыгающими под ногами у взрослых, – все сплелись в одну сплошную живую гирлянду, которая заполонила собою Петерсштрассе.

Мы сцепили наши велосипеды и попытались продраться сквозь толпу, держась поближе к краю тротуара. В какой-то момент толпа вдруг шарахнулась в сторону и сбилась в кучу, как стая птиц, резко перестраивающаяся на лету. Послышались восторженные крики. Я вытянул шею, но причину восторгов не обнаружил.

– Ты видишь что-нибудь? – спросил я Генриха, который был на добрых полголовы меня выше. Он стал на цыпочки.

– Ага, – сказал он.

– Что «ага»?

Генрих серьезно посмотрел на меня.

– Адольф.

– Да ты что?! – Я не верил своим ушам.

Генрих прыснул.

– Сюзанне Бах, если быть точным.

– Ну ты дурак!

Сюзанне Бах была диктором Лейпцигского радио. Наверное, у нее тут было какое-то выступление. Мы проигнорировали всеобщее воодушевление, вызванное появлением этой