Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

топтались там, зыркая по сторонам и явно держа в поле зрения кинотеатры. Никому из нас не хотелось лезть на рожон. Ретивый Эрих, приложивший немало усилий, чтобы мы не собирались перед кинотеатром, остался практически без работы.

Во второй половине декабря наша компания несколько раз встречалась в пивной, которая называлась «Яблоко раздора». Говорили, что прежде тут сходилась коммунистическая молодежь. Пивная находилась далеко от больших конневицких ресторанов, в укромном месте на Пробстхайдаэрштрассе, прямо рядом с домом Эдгара. К запрету на продажу алкоголя несовершеннолетним здесь относились не слишком серьезно. Отец, который обыкновенно уже спал, когда я возвращался, не предпринимал попыток посадить меня под замок, как собирался.

В сочельник, накануне Рождества, в «Яблоко раздора» потянулись все те, кому сладкий семейный праздник был поперек горла. Или те, у кого вовсе не было семьи. Я тоже направился туда после того, как закончился мой домашний арест.

Сначала мне показалось, что никого из наших тут нет, и я уже собрался уходить, решив заглянуть попозже, как тут заметил в самом дальнем углу Жозефину. Зал освещался тусклым светом и весь был окутан густым сигаретным дымом. Жозефина сидела в одиночестве за маленьким круглым столиком. Перед ней стоял наполовину заполненный стакан с пивом. Я пробрался к ней сквозь толпу посетителей.

– А я как раз хотела тебя позвать! – сказала она. – Ты был похож на заблудившегося крота. – Она улыбнулась, но в глазах ее читалась горькая печаль. – С Рождеством тебя, Харро!

Я подсел к ней и взял ее за руку.

– Тебя тоже, – сказал я и осторожно убрал свою руку. Я не знал, как себя держать. И что это было. То, что произошло между нами. С того самого дня, когда мы катались на лодке, Жозефина не проронила об этом ни слова, как будто не было того самого самозабвенного часа, заполненного поцелуями. И вообще вела себя со мной совершенно обыкновенно, как всегда.

Я вытянул шею. Ни одного официанта и в помине. Это был, конечно, минус «Яблока раздора». Обслуживание здесь явно хромало. Но зато пиво из местной городской пивоварни здесь было дешевым и стаканы, по крайней мере, чистыми.

– Сидишь тут одна-одинешенька? – спросил я, смирившись с тем, что промочить горло в ближайшее время мне не удастся. – У тебя все хорошо?

Жозефина посмотрела на меня.

– Бывает и лучше, – ответила она и вскинула со вздохом руки, чтобы убрать со лба вьющиеся прядки, которые она пригладила назад.

Как мне хотелось бы сейчас поцеловать ее в шею, мелькнуло у меня в голове.

– Рождество. Самый мрачный день в году, – сказала она через паузу. – Мама зажигает свечку в память о Гансе, сидит до трех ночи и смотрит на нее. Отцу после ужина нужно срочно еще поработать. А Клара исчезает в своей комнате, чтобы до следующего дня молчать как могила. – Жозефина залпом выпила остатки пива. – Вот такое у меня Рождество. Уже семь лет подряд. – Она постучала стаканом по столу. – А у тебя как?

– Ничего хорошего, – решил я поупражняться в цинизме. – Родители разводят вонь по поводу того, что я веду себя не так, как им хочется. Официально на меня наложен домашний арест.

Появилась обслуга – тщедушный человечек во фраке, который был ему явно велик, торопился по своим делам. Когда он поравнялся с нами, я показал на пустой стакан Жозефины и молча поднял два пальца – дескать, два пива. Человечек кивнул. Через некоторое время он поставил перед нами полные стаканы. Мне показалось, что сейчас самый подходящий момент для разговора о недосказанном между нами. Я только кое-как сформулировал первые фразы, когда дверь в пивную с шумом отворилась и на пороге появились два здоровяка. Генрих и его отец. Оба они были изрядно навеселе.

– Счастливого Рождества! Боже, храни Гитлера! – пропел Генрих сиплым голосом.

Я не верил своим ушам. Кто-то замахал руками, кто-то рассмеялся. Кое-кто нахмурился. На какие-то доли секунды в воздухе повисло напряжение.

– Рёма[63] и Лёпера[64] он уже прибрал к себе для надежности! – выкрикнул Генрих, разрядив обстановку.

Пивная задрожала от смеха. Я тоже смеялся. Хотя и сомневался в разумности подобных шуточек в общественных местах. Даже в таком, как это. Я окликнул их и помахал рукой, приглашая присоединиться к нам. По дороге Генрих потерял отца, застрявшего у стола, за которым сидели седовласые завсегдатаи заведения и играли в карты.

– Ну что, сладкая парочка? – спросил он, плюхнувшись на стул, как мешок картошки.

– Закажи-ка ты себе воды, – отозвался я.

Генрих покосился в мою сторону и вцепился мне в плечо, крепко стиснув его, как кузнечными щипцами, которыми держат на наковальне раскаленный кусок железа.

– Друг мой Харро! – сказал он. – Ты у нас теперь бойкий, да?

Он ослабил хватку. Взгляд его был устремлен куда-то мимо меня и казался до странного пустым, как будто он вспомнил что-то необычайно важное. Потом он словно стряхнул с себя мысли и снял руку с моего плеча.

– Слышали анекдот? – спросил он, захихикал и, не дожидаясь ответа, начал рассказывать: – Приходит Лей, начальник Трудового фронта[65], на фабрику. Спрашивает директора, какие, дескать, политические взгляды у рабочих. «У вас есть социал-демократы?» – «Да, есть. Пятьдесят процентов». – «А центристы есть?» – «Да, есть. Пятьдесят процентов». – «Что же это получается?! Значит, национал-социалистов у вас совсем нет?» – спрашивает Лей. А директор ему говорит: «Почему нет? Они у нас теперь все национал-социалисты!»

Я усмехнулся и покачал головой. Генрих, конечно, весельчак, но я был не в том настроении. А на Жозефину его расслабленное состояние духа, похоже, подействовало заразительно. Когда Фридрих начал сдвигать столы, включая наш, я решил отправиться восвояси. Несмотря на все уговоры Генриха.

На улице шел снег. Кроме чавканья раскисшей каши у меня под ногами не было слышно ни звука – мир погрузился в мертвую тишину. И тем не менее меня не оставляло странное чувство, будто кто-то преследует меня по пятам.

22

– Ну это уже вообще ни в какие ворота! – Густая тень упала на меня. Карл Бранд. – Что ты тут делаешь в Оберхофе, черт побери?

Сидя на корточках, я старательно натирал мазью лыжи. Неприятная встреча. Но это была его территория. Я поднял глаза и посмотрел на него.

– Полагаю, то же, что и ты, – ответил я. – Развиваю чувство локтя. Тренируюсь. Ты не знаешь, который час?

– Не знаю, – отрезал Карл. Он был замотан в шарф, который закрывал ему рот. – А даже если бы и знал, то не сказал. Я не из твоих дружков, понял? Ты только оскверняешь форму!