Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

Он натянул шарф повыше. Может быть, он думал, что это придает ему грозности. «Не связывайся, пусть говорит, – думал я. – Когда собака лает, она не кусается».

– Ладно, Карл, – сказал я. – Все понятно. Давай я займусь своим делом. А то на спуск опоздаю.

Карл развернулся и ушел. На ходу он пнул мою коробочку с мазью, которая полетела со свистом, как диск, пущенный Вилли Шрёдером[66]. С каким удовольствием я дал бы ему сейчас в зубы, припечатав как следует кулаком с кольцом на пальце. Но кольцо я тут не носил. Я ведь не сумасшедший.

Если бы я заранее знал, что меня ждет в зимнем лагере гитлерюгенда, я постарался бы как-нибудь отвертеться. Сказать, что это была одна сплошная массовая дрессировка, значит ничего не сказать. Не меньше двух отрядов выползало каждое утро из одноэтажных коробок на построение. Построение проходило на плацу. Несколько сотен парней, выстроившись подковой, должны были стоять навытяжку, напоминая рыцарские копья, воткнутые в землю. Любое отклонение в картинке тут же беспощадно исправлялось вожатыми. Даже руки тут проверялись на предмет чистоты. Кто не соответствовал принятым стандартам, должен был делать отжимания на сером снегу, затем отправлялся повторно мыть руки и повторно подвергался проверке. И так целый день до самого вечера. Все это было нелепо и смешно. Но в действительности такие меры держали всех в страхе. Ведь не будешь же ты один возмущаться, когда другие молчат. Ногти у меня были пострижены коротко как никогда, руки как следует намыты, да и во всем другом я старался соответствовать общим правилам. А теперь вот еще и Карл появился на мою голову. Отвязаться от него будет непросто.

Я старался изо всех сил. Два дня прошли более или менее без приключений. Два дня маршей на беговых лыжах, со спусками и подъемами, два дня тренировок на местности и упражнений, два дня пения у костра. Два дня неотступного внимания Карла, который все отирался возле меня, поджидая, чтобы я совершил какой-нибудь промах.

На третий день я не выдержал. Я сказался больным. Все вышли на построение. Я остался в постели. В окно царапалась сосновая ветка. Еще даже толком не рассвело.

Вскоре на пороге воздвигся Хуго, похожий на большого старого бурого медведя. Лицо его было все в поту.

– Ну а ты что? – спросил он, будто ему не доложили, что я заболел.

– Сегодня никак не могу, честно, – просипел я, натягивая на нос накрахмаленный влажноватый пододеяльник.

– Симуляция равносильна невыполнению приказа. Ты понимаешь, что это означает в твоем случае?

– Увольнение без выходного пособия? – Мне было даже немного жалко Хуго, который так старался не уронить свой авторитет. Но я его не боялся. К тому же я был страшно зол на него за донос на меня, когда я пропустил спортивные занятия.

– Значит, ты подтверждаешь факт симуляции? – спросил он.

– Ничего я не подтверждаю, – ответил я. – Просто я чувствую себя как разбитая телега. На ногах еле держусь.

– Это меня не волнует, Егер, – сказал Хуго. – Либо поднимайся и выходи на построение, либо получи справку и отправляйся болеть домой.

Мне было заранее ясно, что он воспользуется первым удобным случаем, чтобы избавиться от меня. Но помогать ему в этом не хотелось. Если я сейчас открыто пойду против своего командира, то назад уже пути не будет. За отказ выполнять приказ грозило исключение. Никакие оправдания во внимание не принимались. А уж от таких личностей, как я, тем более. Я терялся в сомнениях и не знал, что сказать. Мое молчание Хуго расценил как ответ.

– У тебя был выбор, – сказал он и тут же исчез, как будто его и не было.

Вот и все.

Целый день я промаялся, занимая себя всякой ерундой. Я лежал и от нечего делать пересчитывал деревянные рейки у себя над головой. Поразительно, что эти хлипкие деревяшки выдерживают груз матраца, да еще килограммов шестьдесят-семьдесят, а то и больше, в придачу. В моем воображении рисовались разные фантастические картины. Я представлял себе, как рушится вся эта конструкция двухэтажной кровати, разлетается в щепки и падает кучей вниз, вместе со всем накрахмаленным бельем и обитателем верхнего яруса, погребая под собой спящего внизу. Под таким завалом можно, наверное, и умереть.

К обеду я совсем заскучал. Книг у меня с собой никаких не было. Ни тебе Карла Мая, ни Жюля Верна, ни Джека Лондона. Жаль. Хотя, может быть, это было и неплохо. В моей жизни настал момент, когда мне некуда было бежать и негде спрятаться. В мир книжных фантазий не уйти, в реальность – тем более. Я был целиком и полностью предоставлен сам себе. Мне даже стало смешно, и я неожиданно рассмеялся. Но в этом смехе, который отозвался эхом в пустой спальне с грязно-голыми стенами, не было заносчивости. Только предчувствие непростых и болезненных перемен. Что было бы, если бы я никогда не познакомился с Паулем Зелигманом и Генрихом Унратом? На чьей стороне я был бы сейчас? Что в моей жизни было результатом стечения обстоятельств, а что определялось моими собственными сознательными поступками?

И тут я вдруг осознал одну важную вещь. Это осознание пришло неожиданно, но как-то сразу приняло в моей голове ясные очертания, словно чья-то невидимая рука резко отодвинула тяжелый пурпурный бархатный занавес, открывая сцену нашего городского театра: если бы я был одним из тех многочисленных «попутчиков» нынешнего режима, которых развелось немало в этой стране за прошедшие четыре года, я бы искренне ненавидел тех самых людей, с которыми теперь общался, – нашу компанию.

Вечером меня вызвал к себе начальник лагеря. Когда я вошел к нему в комнату, я почувствовал приступ тошноты. Может, я впрямь заболел? Хотя скорее на меня подействовали запахи, наполнявшие помещение: пахло ликером и дешевыми сигаретами.

– Садись, Егер, – сказал начальник таким тоном, как будто мы с ним были знакомы уже сто лет.

Он был худым и рослым, при этом его форма казалась маловатой при таких размерах. Его лицо ничего не выражало.

– У тебя, значит, произошла стычка с товарищем, – сказал он. Я пожал плечами. – Знаешь, нашему обществу, нашему народу нужны такие парни, как ты. Люди, которые способны вести за собой, но еще не нашли своего места в коллективе. Не все рождены быть солдатами.

Он подошел к шкафу и вернулся к столу с плоской бутылкой в руках, в которой плескалась красноватая жидкость.

– В этом нет ничего зазорного, – продолжал он. – В этом, кстати говоря, тоже! – добавил он, показав на бутылку, и