Ветер крепчает - Тацуо Хори

на занимавшие в тот момент отца Сэцуко садовые деревья. Очевидно, некая взаимная симпатия, которую мы в тот момент испытывали друг к другу, добавляла в наших глазах приятности даже таким бессвязным разговорам…

– А Сэцуко-сан сегодня еще не вставала? – спросил я как бы между прочим немного погодя.

– Да как же? Встала, кажется… Прошу вас, можно без лишних церемоний: проходите вон там, и сразу к ней… – Отец моей нареченной махнул рукой с зажатыми в ней ножницами в сторону садовой калитки.

Пробравшись сквозь густые заросли, я отворил калитку, до того плотно увитую плющом, что действие это потребовало от меня некоторых усилий, и двинулся прямиком в сторону бывшей художественной студии, которая теперь использовалась как отдельные покои для больной.

Сэцуко, похоже, знала о моем визите, но не ожидала, что я подойду со стороны сада; она лежала на кушетке, не переодев ночного платья, лишь накинув поверх светлое хаори[44], и вертела в руках украшенную узкой лентой дамскую шляпку, которой я прежде у нее не видел.

Когда я, любуясь на девушку сквозь остекленную дверь студии, подошел ближе, она тоже меня заметила. Сделала непроизвольное движение, чтобы подняться. Однако так и не поднялась, осталась на кушетке в той же позе, обернувшись в сторону двери, и с неловкой улыбкой поглядела на меня.

– Ты не в постели? – уточнил я, небрежно скидывая на входе обувь.

– Решила встать, но сил уже никаких нет! – Сэцуко, не оглядываясь, вялым, совершенно обессиленным жестом бросила шляпку, которую, судя по всему, вертела до этого в руках просто так, безо всякой цели, на стоявший подле кушетки туалетный столик. Однако шляпка упала, не долетев до цели. Я подошел и, наклонившись, поднял ее с пола, едва не прижавшись при этом лицом к стопам любимой; теперь я сам принялся задумчиво поигрывать шляпкой, как до этого с нею игралась Сэцуко.

Затем наконец спросил:

– Ты достала эту шляпку с какой-то определенной целью?

– Даже не представляю, когда снова смогу носить подобные вещи, а отец – что на него вдруг нашло? – взял и купил мне вчера в подарок… Забавный он, правда?

– Стало быть, это отец тебе выбрал? Замечательный он у тебя человек…Ну-ка, примерь обновку, покажись! – Я сделал вид, будто собираюсь в шутку надеть на нее шляпку.

– Не надо, как-то это… – Она приподнялась на кушетке, с досадой уклоняясь от меня. Но тут же, словно спохватившись, наградила слабой, извиняющейся улыбкой и принялась поправлять заметно исхудавшей рукой слегка спутавшиеся волосы. В этом непринужденном жесте – абсолютно естественном, обычном для молодых женщин, мне привиделось столько прелести, совершенно sensual[45], что перехватило дыхание: почудилось, будто тонкая рука нежно гладит не спутанные пряди, а меня. Так что я почти сразу сдался и отвел взгляд…

Немного погодя осторожно положил дамскую шляпку, которую до недавнего времени вертел в руках, на туалетный столик, но глядеть на Сэцуко пока не решался – и упорно молчал, словно захваченный какой-то мыслью.

– Ты рассердился? – неожиданно спросила она, поднимая на меня обеспокоенный взгляд.

– Нет, не рассердился. – Я наконец посмотрел на Сэцуко, а затем ни с того ни с сего, безо всякого перехода задал вопрос: – Мы сейчас разговаривали с твоим отцом, но я хотел спросить у тебя: ты правда настроена ехать в лечебный санаторий?

– Да. Если ничего не предпринимать, сколько еще придется ждать улучшения? Я готова ехать куда угодно, лишь бы ускорить выздоровление, хотя…

– В чем дело? Что ты хотела сказать?

– Нет-нет, ничего важного.

– Я хочу знать, даже если это что-то не важное… Но ты ведь ни за что не скажешь, верно? Тогда, может быть, мне сказать самому? Может быть, ты хотела попросить, чтобы я поехал с тобой?

– Я совсем не то имела в виду! – поспешила возразить Сэцуко.

Но я, не обращая внимания на ее возглас, продолжил, при этом тон мой начал меняться: я волновался и говорил все серьезнее.

– Даже если ты скажешь: «Не надо», я все равно поеду с тобой! Вот только меня кое-что тревожит, такое чувство, будто… Знаешь, я ведь давно, еще с той поры, когда мы не были с тобой знакомы, мечтал, что в один прекрасный день поселюсь среди безлюдных гор вдвоем с такой девушкой, как ты, – слабой, нуждающейся в помощи. Я даже рассказывал тебе когда-то об этой своей мечте! Помнишь? Тот разговор про маленькую горную хижину – сможем ли мы поселиться вдвоем в таком месте, посреди гор? Ты слушала и беззаботно смеялась, разве не было такого?.. И когда нынче я услышал о твоем решении ехать в санаторий, то, честно признаюсь, подумал, что ты, сама того не осознавая, прониклась, вероятно, теми же фантазиями… Не в них ли дело?

Сэцуко слушала не перебивая, с вежливой улыбкой на губах, но ответила твердо:

– Я даже не помнила о подобном разговоре! – А затем внимательно посмотрела на меня с таким видом, словно из нас двоих жалеть следовало, скорее, меня. – Тебе иногда в голову приходят очень странные мысли…

А несколько минут спустя мы с самым безмятежным видом, словно ничего и не было, с изумлением наблюдали сквозь стеклянные двери за позеленевшей лужайкой, которая, судя по всему, уже начинала парить: тут и там над ней поднималась белесая дымка.

* * *

С приходом апреля состояние Сэцуко начало как будто улучшаться, – казалось, она постепенно идет на поправку. И чем больше времени занимал каждый мучительно неспешный шажок на этом пути, тем более верным и даже несказанно обнадеживающим он нам представлялся.

В один из таких апрельских дней, зайдя навестить Сэцуко, я застал ее одну; отца Сэцуко в тот момент дома не оказалось. Сэцуко, похоже, пребывала в особенно бодром расположении духа – даже сменила привычное ночное платье, в котором ходила дни напролет, на голубую блузку. Когда я ее увидел такой оживленной, решил, что непременно выведу погулять в сад. Дул легкий ветерок, однако он был до того мягким, что доставлял, скорее, удовольствие. Сэцуко встретила мое предложение слегка неуверенной улыбкой, но в конце концов согласилась. И, держась за мое плечо, неуверенной походкой вышла, оробевшая, из дверей своих покоев на лужайку.

Двигаясь вдоль живой изгороди, мы добрались до густо разросшегося кустарника: ветви разных растений, в том числе диковинных заграничных видов, переплетались так тесно, что невозможно было понять, где заканчивается одно и начинается другое; тут и там на спутавшихся веточках виднелись крошечные бутоны, готовые вот-вот раскрыться, – белые, желтые, нежно-лиловые. Я остановился перед одним из кустов: мне вдруг вспомнилось, как Сэцуко когда-то – возможно, прошлой