Ветер крепчает - Тацуо Хори

– Ты, кажется, говорила, что это сирень, – произнес я полувопросительно, оборачиваясь в сторону девушки.

– Боюсь, это не так, – с сожалением ответила она, по-прежнему не снимая руки с моего плеча.

– Хм… Стало быть, все это время ты меня обманывала?

– Вводить тебя в заблуждение я, разумеется, не хотела, просто повторяла то, что слышала от других… Но какие невзрачные цветочки!

– Будет тебе! Признаваться в подобном теперь, когда цветы почти распустились! Ладно, здесь у нас еще один… – Я указал на следующий куст. – Как же ты его называла?..

– Ты про ракитник? – догадалась она.

Мы вместе перешли к кустам, раскинувшимся по соседству.

– Ну, это самый настоящий ракитник! Гляди, тут бутоны сразу двух видов – есть желтые, есть белые. Видишь? Тот, что с белыми, говорят, невероятно редкий… Отцовская гордость!..

Пока мы переговаривались о подобных пустяках, Сэцуко, до сих пор державшаяся за мое плечо, совсем прижалась ко мне: выглядела она не столько уставшей, сколько потерянной. На какое-то время мы оба замолчали. Как будто молчание могло помочь хотя бы ненадолго задержать течение столь благоуханной, набирающей цвет жизни. Время от времени слабый ветерок, сдержанными вздохами прорывавшийся сквозь живую изгородь, долетал до стоящих перед нами кустов, чуть заметно приподнимал их листья, а затем улетал прочь, вновь оставляя нас на лужайке одних – по-прежнему недвижимых и безмолвных.

Неожиданно Сэцуко спрятала лицо, уткнувшись в лежащую у меня на плече руку. Я почувствовал, что сердце ее забилось сильнее.

– Устала? – ласково спросил я у нее.

– Нет, – ответила она тихо, хотя я ощущал, как мягкая тяжесть ее тела постепенно все сильнее давит на плечо. – Такая слабая… Я чувствую себя страшно виноватой перед тобой… – выдохнула она чуть слышно, так что я не столько разобрал, сколько догадался, о чем она говорит.

«Да как же ты не понимаешь, что своею беззащитностью будишь во мне, напротив, гораздо больше нежных чувств?» – поразился я про себя, мысленно пытаясь ее урезонить, однако продолжал делать вид, будто не расслышал ни единого слова, и просто стоял рядом не шевелясь. Неожиданно она подняла голову, одновременно отстраняясь от меня, а затем потихоньку сняла и руку с плеча.

– Почему я в последнее время совсем пала духом? А ведь прежде ни о чем таком не думала, как бы тяжело ни протекала болезнь, – почти прошептала она, обращаясь, очевидно, не ко мне, а к себе самой.

Повисла звенящая тишина – напряженный отзвук произнесенных слов. Немного погодя Сэцуко резко подняла голову, пристально посмотрела на меня, но тут же потупилась снова и с легкой дрожью в изменившемся голосе произнесла:

– Мне вдруг так захотелось жить… – А затем добавила совсем тихо, едва слышно: – Благодаря тебе…

* * *

Строку, неожиданно сорвавшуюся у меня с языка тем летом – почти два года назад, когда мы только-только повстречались, – я без какого-либо тайного умысла не раз потом чуть слышно повторил себе под нос: «Крепчает ветер, значит – все же – быть…» С тех пор мы ее не вспоминали, но вот она снова воскресла для нас – такие были дни: можно сказать, предстоящие всякой жизни, исполненные большей силы, чем сама жизнь, почти невыносимо, мучительно прекрасные.

Условились, что в конце месяца мы отправимся в лечебный санаторий у подножия Яцугатакэ[46], – и начались приготовления к отъезду. Директор заведения периодически бывал в Токио; воспользовавшись нашим отдаленным знакомством, я уговорил его во время очередного приезда в столицу взглянуть на Сэцуко перед ее отправкой на лечение.

И вот как-то днем директор санатория нашел время выехать в пригород, где располагался дом семьи Сэцуко, и провел первичный осмотр. Перед расставанием он сообщил больной, что «ничего серьезного, по-видимому, нет, но годик-другой придется потерпеть, полечиться в горах», и с деловитым видом поспешил обратно. Я пошел проводить его до станции. Хотел, чтобы он, по крайней мере, мне рассказал о состоянии Сэцуко подробнее.

– Однако имейте, пожалуйста, в виду, что лучше будет не передавать заключения больной. Что касается ее отца, то с ним я и сам планировал переговорить в ближайшее время. – Предварив речь таким вступлением, директор с несколько озабоченным выражением лица принялся в подробностях разъяснять мне, каково нынче состояние Сэцуко. Закончив, он внимательно посмотрел на меня – все это время я слушал его молча, не перебивая. – У вас, друг мой, цвет лица тоже какой-то нездоровый. Надо было заодно и вас осмотреть, – произнес он, определенно испытывая ко мне жалость.

Когда я, вернувшись со станции, снова зашел в отделенные покои, отец Сэцуко сидел подле дочери, которая после осмотра еще не вставала; они обсуждали дату отъезда в санаторий и прочие моменты предстоящей поездки. Все еще пребывая в несколько подавленном состоянии, я присоединился к обсуждению. В конце концов отец поднялся с места с таким видом, будто внезапно вспомнил о каком-то деле.

– Впрочем, если состояние Сэцуко действительно настолько улучшилось, можно, наверное, ограничить пребывание в санатории летними месяцами, – с сомнением проговорил он и вышел из покоя.

Оставшись вдвоем, мы погрузились в молчание: ни один из нас не произносил ни слова. В опускающемся вечере явственно чувствовалась весна. Я уже какое-то время ощущал подступающую головную боль – теперь она проявилась в полной мере, поэтому я тихонько, стараясь не привлекать внимания, встал, подошел к двери и, приоткрыв одну из остекленных створок, прислонился к ней. Какое-то время я рассеянно оглядывал садовые заросли, укрытые легкой завесой поднимающегося тумана; ни одной отчетливой мысли ухватить не мог и только думал: «Приятный запах… Интересно, какие цветы так пахнут…»

– Что ты делаешь? – послышался из-за спины чуть хрипловатый голос больной. Его звук неожиданно вывел меня из состояния какого-то оцепенения. По-прежнему не оборачиваясь, я медленно, останавливаясь после каждого слова, будто мыслями и правда пребывал где-то далеко, ответил:

– Думаю. О тебе. О горах. О том, какую жизнь мы поведем с тобой дальше…

К тому моменту, когда я закончил фразу, мне самому уже казалось, будто именно эти вопросы меня и занимали в действительности минуту назад. Да, именно так и было; и еще я, кажется, думал: «Там, в горах, с нами может многое случиться… Но жизнь человеческая такова, что лучше во всем довериться естественному ходу вещей – как ты обычно и делаешь… И тогда, очень может быть, нам будет даровано такое, о чем мы даже и не помышляли…» Вот что занимало мои сокровенные мысли, просто вниманием моим, незаметно для меня самого, полностью завладели переживания и образы, не имевшие, казалось бы, никакого значения…

В саду еще было