Ветер крепчает - Тацуо Хори

поселка И прямо посреди поля был растянут огромный шатер. Рядом развели костер. Когда стемнело, всем пострадавшим начали раздавать вареный рис, но даже к этому времени родители мои не объявились. Тем не менее оживленный вид окрестностей подействовал на меня ободряюще, и я сам не заметил, как проникся воодушевлением, – как будто мы с вами просто выехали на природу и встали лагерем.

На ночь мы улеглись все вместе, вповалку в углу общего шатра. Стоило мне повернуться на другой бок, как я тут же утыкался головой в кого-нибудь из соседей. Никто толком не мог заснуть. Время от времени землю сотрясали довольно сильные повторные толчки. Я едва успевал сообразить, что происходит, а рядом уже разражались похожими на истерический смех рыданиями. Когда я, немного подремав, вновь открыл глаза, щеки моей касалась прядь чьих-то длинных, разметавшихся за ночь волос. Все еще пребывая в полудреме, я ощутил еле заметный легкий аромат. Казалось, будто он исходит не от прядки волос у моего лица, а возносится, неверный и постоянно ускользающий, откуда-то из глубины моей памяти. Такой аромат исходил от тебя, вовсе не имеющей аромата. Это был запах солнца. Запах соломенной шляпки… Притворяясь спящим, я уткнулся лицом в россыпь твоих волос. Ты лежала совершенно неподвижно. Возможно, тоже только делала вид, что спишь?..

Ранним утром нас разбудило известие о том, что пришел мой отец. Матери с ним не было: они потеряли друг друга, и он так и не смог ее найти. Все, кто искал спасения на береговой насыпи недалеко от нашего дома, вынуждены были прыгать в реку, и мать моя, вполне возможно, утонула там…

Пока отец вел свой печальный рассказ, я проснулся окончательно и только тогда заметил, что из глаз моих бегут тихие беззвучные слезы. Но оплакивал я не кончину матушки: эта боль оказалась слишком сильна, чтобы ее можно было вот так, сразу излить со слезами. Я плакал просто потому, что, стряхнув с себя сон, вспомнил вдруг события прошедшей ночи и ту необыкновенную нежность, которую ты, как будто меня уже не любившая, неожиданно пробудила во мне, как будто уже не любившем тебя…

Тем же днем, в полдень, раздобыв у кого-то телегу, вы все вместе забрались на нее, сбившись в кучу, словно скот, и отправились в этой тряской, грохочущей колымаге в какую-то неизвестную мне деревню.

Я провожал вас до самой околицы. Телега подняла в воздух тучи пыли. Казалось, еще немного, и глаза мне засыплет песком. Я зажмурился и чуть слышно прошептал про себя:

– Эх, вот бы кто мне сказал, оглядываешься ли ты на меня…

Но проверять самому было отчего-то страшно, и даже после того, как пыль окончательно осела, я еще долго не открывал глаз.

Ветер крепчает

Le vent se lève, il faut tenter de vivre.

Paul Valéry[42]

Прелюдия

Наши летние дни проходили на заросшем мискантом лугу: пока ты, стоя у мольберта, увлеченно работала над картиной, я обычно отдыхал в тени ближайшей березки. Когда солнце склонялось к вечеру, ты заканчивала работу, присоединялась ко мне, и какое-то время мы, обняв друг друга за плечи, любовались на далекую линию горизонта, накрытую пухлой шапкой кучевых облаков, лишь по самому краю тронутых багрянцем. И чудилось нам, будто из догорающего заката нарождается, напротив, что-то новое, только-только начинающееся…

В один из таких дней, после полудня (лето было уже на исходе), мы лежали в тени той самой березы, оставив недописанную картину сохнуть на мольберте, и ели фрукты. По небу, точно песчаные гребешки, легко скользили перистые облака. Вдруг откуда-то налетел порыв ветра. Оконца проглядывающей сквозь березовые листья лазури задрожали, растягиваясь и сжимаясь у нас над головой. И почти в тот же миг до нас донесся глухой стук – что-то с шумом упало в густую траву. Судя по всему, это позабытая картина рухнула вместе с мольбертом на землю. Ты попыталась подняться, но я силой удержал тебя, не давая отстраниться, словно хотел взять от длящегося момента все, до самой последней малости. И ты не стала противиться – осталась со мной.

Крепчает ветер, значит – все же – быть…

Строка сорвалась с языка неожиданно, сама собою; ты сидела, прижавшись ко мне, я обнимал тебя за плечи, и в голове моей крутились эти слова. Потом ты все-таки высвободилась от меня и поднялась на ноги. Холст еще не успел как следует просохнуть, и к нему во множестве пристали мелкие травинки. Ты поставила его обратно на мольберт и принялась старательно счищать мастихином налипшую траву, а потом обернулась ко мне и с какой-то неопределенной улыбкой проговорила:

– Только вообрази, что сказал бы отец, застань он подобную сцену!..

– Через несколько дней отец будет здесь, – сказала ты вдруг как-то утром, когда мы вместе бродили по лесу.

Я угрюмо молчал. Поэтому ты, глядя на меня, с чуть заметной хрипотцой в голосе добавила:

– И тогда про такие прогулки придется забыть.

– Решим пойти на прогулку – пойдем! На такую, иную – без разницы.

Я чувствовал на себе твой обеспокоенный взгляд, однако продолжал хмурить брови и делал вид, будто меня куда больше занимают верхушки деревьев, тихо шелестящие у нас над головой.

– Он родную дочь от себя ни за что не отпустит!

Не скрывая досады, я наконец посмотрел на тебя:

– И что же? Хочешь сказать, нам придется на этом расстаться?

– А что еще остается?

При этих словах ты с безнадежным видом попыталась улыбнуться мне. Как же ты была бледна в тот момент – и лицо, и даже губы твои побелели!

«С чего вдруг такая резкая перемена? А ведь, казалось, во всем безоговорочно мне доверяла…» – ломал я голову, поднимаясь по узкой тропе, из которой выпирали оголившиеся древесные корни; тебя я пропустил вперед, сам, сосредоточенно преодолевая подъем, шагал позади. Лес на этом участке стоял довольно густой, воздух казался стылым. Тут и там склон прорезали ручьи. Внезапно мелькнула мысль. Если нынешним летом ты так безоговорочно вверилась мне, случайно появившемуся на твоем пути, то, уж конечно, должна была с равной, нет, с заметно большей готовностью доверяться собственному отцу, да и вообще всем направляющим тебя в любой мелочи силам во главе с тем же родителем. «Сэцуко! Если я прав, то такую тебя я, кажется, буду любить только крепче. Когда я обрету уверенность в собственном