Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

ноги и за плечи, он был низкорослый мужичонка, ему пришлось подходить то к плечам Маттилы, то к ногам, стащив Маттилу на пол, он подхватил его под руки и поволок, расслабленного, по линолеуму к книжной полке у задней стены — отсыпаться.

— Поставь его в угол стоя, — сказал Сипола.

— Для этого пришлось бы сунуть ему за рубаху и сквозь брюки железный шест, — сказал Ээрикяйнен.

Он оставил Маттилу лежать, скрючившись, возле книжной полки. Я поднялся и стал ходить взад-вперед по комнате, разводил руки и глубоко вдыхал, взмахивал ногами и резко скрещивал руки на груди, чтобы разогнать кровь и быть потрезвее.

— А нас возьмешь в свою типографию работать, Ильмари? — спросил Сипола.

— В какую типографию? — спросил я.

— Возьми, мы все специалисты, — сказал Рантала.

— Только у меня нет типографии, — сказал я.

Это рассмешило мужчин, и они стали объяснять, какую качественную работу они делали бы для меня и как они поддерживали бы меня и фирму, не то что теперь. Пришлось налить себе еще, хотя и не хотелось. Держа стакан в руке, я пошел к окну и стоял так, глядя наружу, в окне ничего не было видно, кроме моего собственного отражения и отражения комнаты, в комнате мужчины продолжали говорить, как пели бы машины, если бы они поступили работать в мою типографию; я вернулся к столу, сел и сказал, что если заботиться о рентабельности, то таких плохих печатников просто нельзя брать на работу, и это тоже вызвало у них смех.

— Сейчас по фирме шныряют консультанты из Хельсинки и строят планы, как поднять рентабельность, — вот вам и сотрудничество администрации с рабочими, — сказал Рантала.

— Так оно и есть. — заметил Сааринен.

— Ты скажи им там, в производственном комитете, что поможет только одно: средства производства в руки общества, а власть трудовому народу, — сказал Рантала.

— Именно так.

— А что на это скажет И. Аутио? — спросил Сипола.

— Ничего не скажу, — ответил я.

— Обязан, — сказал Рантала.

— Не скажу.

— Черт возьми, будем держать за горло, пока не начнешь задыхаться. Тогда признаешь, что правильно, — сказал Рантала.

Далеко за полночь все смешалось. Ээрикяйнену и Вилеэну было по пути, они долго пытались заказать по телефону такси, набирали неправильные номера, и среди ночи будили где-то каких-то людей, и еще ругали их за то, что они не дежурные такси. Маттила проснулся и исчез. Сильвеннойнена долго искали и наконец нашли в постели Сиполы под покрывалом и одеялом полностью одетого и в туфлях. А Рантала, пока все это происходило, пытался петь таким громким голосом, что соседи стали стучать в стену.

— Волны жизни вздымают высоко! — орал Рантала.

— Я теперь пойду домой, спать, — объявил я.

— Никто никуда не пойдет без разрешения глубокой разведки, — сказал Рантала.

— Тут никого нет, кроме меня, — сказал Сааринен.

— На рельсах Мурманской железной дороги мы сплющивали монетки, — сказал Рантала.

— Теперь мне пора уходить, — сказал я. Так хотелось спать, что я боялся заснуть тут же, сидя.

— Хочешь, покажу свою задницу, всю в шрамах? — спросил Рантала.

— Забавно было бы посмотреть, — сказал я.

— Такое показывают только за деньги.

— Сколько стоит?

— Государство о нас забыло. Герои вынуждены в зимние холода за деньги показывать свою задницу в шрамах зажиточным прохожим, — сказал Рантала.

— Сам-то видал войну только в фильме «Неизвестный солдат»[23]... — сказал Сааринен обиженно.

— Слушай, парни из Раксилы[24] знают, что такое война. Это спекуляция и воровство, о нас даже книга написана. Ринтала[25] — «Мальчишки». Но и он всего не знал. Появился бы еще кто-нибудь и написал бы, как оно все было на самом деле, — сказал Рантала.

— Как бы там ни было, отправляюсь спать, — сказал я.

Пошел к вешалке и натянул пальто. Те, кто еще держался на ногах, вывалили за мной в переднюю попрощаться, я вышел на лестничную площадку в распахнутом пальто и зашагал вниз.

— Привет знакомым! — крикнули они мне вдогонку с площадки.

До своей комнатенки я дошел за четверть часа, на улицах видел только старух, разносящих утренние газеты.

XII

Посреди недели позвонил младший Пихлая, позвал на их дачу, посмотреть, что наделало наводнение. Я обещал приехать.

В субботу утром мы с Анники подъехали к дому Пихлая, я испугался, увидав профессора, которого не встречал после той лекции, что была осенью: он сильно похудел и выглядел больным в старой одежде, которая стала ему теперь широка.

Младший Пихлая с заднего сиденья подсказывал, куда ехать, старший сидел молча, так проехали тридцать километров. Наконец младший Пихлая велел остановить машину на обочине, возле шлагбаума в синюю полоску, преграждавшего путь на армейскую территорию.

Я вышел из машины и, обойдя вокруг кузова, открыл дверцу старику Пихлая. Анники и Сеппо выбрались с заднего сиденья. Пока я запирал дверцы, они пошли за шлагбаум в лес — низкий сосняк, где снег был рыхлым, я догнал их, когда они уже шли по равнине между большими кустами можжевельника.

Там снег был плотный, не проваливался под ногами, а на можжевельнике виднелись зеленые, синие и черные ягоды. Я сунул черную ягоду в рот и раскусил ее. Почувствовал вкус можжевельника, стал вдыхать и выдыхать его запах. На берегу мы прошли между ольх на лед.

— Идите вперед. Я пока отдышусь, — сказал профессор.

— Спешить некуда.

— Сил больше не хватает, не то что у молодых.

— Мы подождем, — сказал я.

Профессор остановился на берегу, на самой границе со льдом, и повернулся к нам спиной. За зиму лед так сильно осел, что получилась ступень с берега в метр высотой, небо было просторным и голубым, светило солнце, снег на поверхности льда подтаял и снова замерз и образовал миллион узоров и трещинок, но под ними был прочный и крепкий лед. Вдали виднелся Хайлуото[26] — широкий и низкий, по обеим сторонам от него горизонт таял в белом тумане. По проливу шли машины — ледяная дорога была обозначена воткнутыми в снег елочками.

— Он похудел на десять кило, — сказал Сеппо.

— Это рак, — сказал профессор.

— Сходил бы к врачу.

— Не пойду.

— Не пойдет