Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

он к врачу. Если у человека ничуть нет лишнего мяса, а он еще худеет на десять кило, значит, это неспроста. Одежда на нем уже болтается, двоих таких можно в нее засунуть. Каждое утро он вынужден все туже затягивать пояс на брюках, — сказал Сеппо.

Я смотрел вдаль — на лед и лес, на зелень кустов можжевельника и другого оттенка зелень сосен, на торчащие ветки ольх и белые стволы берез. Солнце уже грело. Хотя профессор Пихлая явно был болен, мне казалось, что все хорошо и легко. Анники была в лыжных штанах и теплой куртке — синее и белое, в ельнике она набрала снега в лыжные ботинки и теперь выковыривала из них снег рукой и кидала на лед. Лед жалобно поскрипывал, в гавань по проломанному во льду каналу шло небольшое судно. С того места, где мы стояли, открытую воду не было видно, казалось, суденышко скользит по льду.

Наконец профессор смог двигаться дальше. Мы подошли к даче и перебрались через ледяной завал на сухую землю. Осенью южный ветер дул две недели, от этого вода поднялась выше чем на метр, слишком высоко для такого низкого берега, вода залила двор, из-под дома выплыли хранившиеся там дрова, и грабли с деревянными ручками, и древесностружечные брикеты. Брикеты в воде расклеились и развалились, теперь на всех местах, где снег стаял, под деревьями и у стены сауны, видны были стружки и опилки.

Дача была трехкомнатная, с верандой. Сеппо зажег огонь в камине, топящемся нефтью. Промерзшие стены долго не прогревались; постепенно прогреваясь, они источали запах старых бревен и мха. Мы сидели в верхней одежде вокруг камина, пока во всех комнатах не стало тепло.

— Вот такая жизнь. Вдруг — рак, — сказал профессор.

— Но это же еще не точно, — сказал я.

— Точно, но гораздо легче, если знаешь правду. Боли у меня, и я готов к тому, что они будут все усиливаться. И мне заранее известно, что, когда они сделаются непереносимыми, я впаду в беспамятство и перестану их ощущать. Природа! А она зря никого не мучает. Нельзя только позволять врачам мешать природе. Это они мучают людей, не понимая механизма действия природы. Они стараются поддержать в человеке жизнь, но эти их усилия лишь обрекают его на муки, потому что медики не понимают предназначения смерти. Сеппо не верит тому, что я говорю. Надеюсь, с годами он поумнеет, — объяснил профессор.

Он сидел и долго смотрел в окно. Все молчали.

— Однажды из моря сюда, к нам на берег, выплыла олениха с олененком, — сказал профессор.

— Ну и ну.

— С тех пор прошло уже много лет.

— Все, о чем ты в последнее время говоришь, было уже много лет назад, — сказал Сеппо.

— Моя мать примерно за полгода перед смертью забыла все, кроме того, что было пятьдесят лет назад, — сказал профессор.

— Как поживают ваши исследования? — спросил я.

— О них больше и речи нет. Под рождество я еще пытался прочесть вторую лекцию, после чего все затихло.

— Мне кто-то говорил об этом, — сказал я.

— Теперь они хотят вообще запретить мне читать лекции. Я сказал им, что это больше не имеет смысла, что осенью меня уже не будет в живых.

— Нельзя так говорить, — сказала Анники.

— Да ведь в этом нет ничего особенного. Мир таков, каков он есть. Вы поженитесь, и вскоре у вас родятся дети. Я умру еще до осени, и когда-нибудь вы тоже умрете, хотя сейчас это кажется вам таким далеким-далеким, и ваши дети вырастут, станут взрослыми и постареют, умрут и они, но всегда будут рождаться новые дети. Люди боятся смерти и не разумеют рождения. А ведь все это одно и то же; умирающий рождается куда-то и рождающийся где-то умирает. Точно так же существует природа в сменах времен года, просто наш период длиннее. Никогда не стоит огорчаться из-за смерти, огорчаться следует из-за того, что, пока был на этом свете, сделал так мало, чтобы изменить себя и мир. Но как раз об этом люди не печалятся, они только боятся смерти и не понимают, для чего человек рождается. Рождение и смерть, а между ними человек живет какое-то время. Сеппо будет писать картины и женится на старой деве, магистерше. Внуков мне уже не увидеть, но тут ничего не поделаешь. Я бы с удовольствием поглядел, какие люди из них получатся — может, старые знакомые. И все-таки для других они будут новыми, — сказал профессор.

— Я не женюсь, — объявил Сеппо.

— Женишься, — утверждал профессор.

— Я только напишу портрет, который она заказала, потому что мне необходимо получить деньги, но на этом все кончится.

— А ты все еще его пишешь? — Меня одолевал смех.

— За это время я делал и кое-что еще, но я должен его закончить. Ради денег, — сказал Сеппо.

— Ну уж в этом у тебя нет необходимости, — заметил профессор.

Я встал и принялся расхаживать взад-вперед. Смотрел в спину профессору, видел, как он похудел и ссутулился за эти несколько месяцев, и, хотя в комнате было уже тепло, он все еще не снимал шапки и пальто и грел руки над камином. Мне стало грустно, и я подошел к Анники сзади, стал у нее за спиной и обнял ее, казалось, я чувствую, как уже увеличился ее живот — ведь я знал, что дело обстоит так, — я прижал ее к себе и придержал. Она снизу глянула через плечо мне в лицо и усмехнулась быстро, тайком, стараясь, чтобы другие не заметили. Сеппо принес со двора охапку дров и разжег их.

— Отец никак не может, чтобы не читать лекций, — сказал он.

— Это так долго было моей профессией, — оправдывался профессор.

— В один прекрасный день эта баба, магистерша, заявила мне, что если я пишу портрет ее деда теми же кистями, которыми пишу обнаженную натуру, то они откажутся от заказа. Она ведь лестадианка, — сказал Сеппо.

— Значит, будет много детей, — сказал я.

— У кого будет, а у кого и нет.

Я вышел на веранду. Пассажирский самолет приближался со стороны моря, он шел на приземление. Затем еще недолго слышалось со стороны аэродрома, как он тормозил — рев то усиливался, то затихал и наконец развеялся среди деревьев. В